Теперь он старался приходить домой раньше Спыхальского, чтобы поговорить с Вандзей наедине. В этих беседах он всегда незаметно касался самых наболевших сторон ее души – рассказывал о своих детях, об их забавах и играх, о своей тоске по ним и желании забрать их к себе во Львов. Вскоре он сказал, что знает ее тайну, знает, почему она так мучится, терзает свою душу, не спит по ночам, и посочувствовал ей. Этим хитрый и не лишенный острого ума полковник склонил на свою сторону женское сердце.
– Что же делать, пан Ян? – спрашивала измученная женщина. – Посоветуй, как мне быть?.. Если бы пришло известие, что мои дети погибли, мне было бы тяжело, больно, но я знала бы, что рана эта со временем зарубцуется, и смирилась бы с жестокой судьбой. Но я точно знаю, что мурза спас их! Они живы!.. А я не могу видеть их, не могу взять на руки их маленькие теплые тельца, не могу слышать их… Матка Боска, я сойду с ума от горя!
– Пани, тебе не нужно сходить с ума, – вкрадчиво начал Яненченко. – Есть у меня кое-какие мысли…
– Какие? Пусть пан скажет…
– Вернуться к своим детям.
– О Езус, Мария, разве это возможно?! – встрепенулась Вандзя.
– А почему бы и нет? Что тебе мешает? Любовь к пану Мартыну?
– Пхи! – поморщилась Вандзя и печально улыбнулась.
– Ну, тогда я не вижу причин, почему ты должна оставаться здесь, во Львове.
– Пан Мартын не отпустит… А если б и отпустил, так разве я, слабая женщина, смогу добраться до Крыма?
Яненченко прищурил глаза, слегка коснулся нежной руки пани Вандзи.
– Есть более близкий и легкий путь – каких-нибудь две сотни миль…
– Какой же? – насторожилась Вандзя.
Яненченко помолчал, словно колеблясь.
– Но, пани…
– Пусть пан не думает, что я выдам его. Я согласна вытерпеть все, только бы достичь своего…
– Я верю пани… Так слушай: от Львова до Каменца совсем недалеко…
– До Каменца?.. Там же турки!
– Ну и что? Крым тоже принадлежит туркам…
– Но кто мне поможет в Каменце? Я боюсь, что меня схватят и загонят в Турцию. А там – в гарем или в хлев, к скотине.
– Я помогу пани…
– Ты?! Как же?
– У меня в Каменце есть друзья, которые помогут тебе. Достаточно одного моего слова…
– Так пан поедет со мной?
– Нет, что ты! Там меня ждет виселица… Но я могу написать письмо, которое пани передаст моим друзьям. Это, конечно, небезопасно. Если письмо попадет к пану Мартыну, к гетману Яблоновскому, то нас обоих казнят…
– До этого не дойдет, клянусь!
– Ну что ж, тогда договорились… Пусть пани приготовит саквы в дорогу, быстроногого коня – и с Богом!
– Дзенькую бардзо, пан Ян, ты добрый человек, – разрумянилась от счастья Вандзя.
Несколько дней она втайне от мужа готовилась к бегству – насушила сухарей, припасла солонины, отобрала одежду, удобную для дальней дороги, и написала Спыхальскому коротенькое письмо, в котором уведомляла:
«Милый пан Мартын, когда ты получишь это письмо, я буду уж далеко, не ищи меня. Искренне благодарю тебя за любовь, которую я, к сожалению, не могла разделить, за доброе отношение. Я недостойна тебя, поэтому не грусти обо мне. Я верю, что ты еще найдешь свое счастье. А я полечу искать свое… Прощай. Вандзя».
Она оживилась, повеселела, и пан Мартын тоже расцвел, думая, что жена начала забывать Крым и все то, что привязывало ее к нему. Эта радость ослепила его: он не заметил ни приготовлений Вандзи к далекой дороге, ни загадочного блеска глаз, ни мимолетных взглядов, которыми обменивалась Вандзя с Яненченко.
Накануне бегства она попросила мужа дать ей немного денег и оставить коня – надо, мол, заглянуть в лавки…
– Я провожу тебя, моя милая, – обрадовался Спыхальский.
Но Вандзя запротестовала. Ей хочется побыть среди людей, но одной. Она не станет возражать, если пан Мартын решит сопровождать ее в следующий раз, а сейчас ей нужно заехать в монастырь кармелиток, чтобы искупить свои грехи… И еще – проведать своих подруг, которые, как она узнала, живут в этом городе… Неужели пан Мартын будет препятствовать ей в этом?
Обезоруженный такими доводами и чарующей улыбкой, какой он давно не видел на лице жены, Спыхальский согласился. Утром оседлал своего коня, выгреб из карманов все, что успел получить на службе у Яблоновского, и вручил Вандзе, которая не скрывала своего тревожно-радостного настроения. Потом поцеловал ее, как всегда, и вышел со двора.
– Все, пане Ян, еду! – воскликнула Вандзя возбужденно, вбегая в комнату Яненченко. – Давай письмо!
Яненченко достал заранее заготовленные два письма, написанные на тонкой желтоватой бумаге, вложил в искусно сделанный тайник в роговой оправе маленького зеркальца и протянул женщине.
– Пани, здесь твоя и моя судьба! Будь осторожна! Зеркальце ты должна отдать только хозяину харчевни, которая расположена в старом городе, напротив Армянского колодца, – Энверу Кермен-аге… Запомни – Кермен-ага! Это по-нашему камень… Запомнила, пани?
– Запомнила, – сказала Вандзя, повторив несколько раз чужое имя, которое приобрело для нее такое большое значение.
– Ну, так отправляйся. И пусть бережет тебя Матерь Божья!
Он помог ей сесть на коня, открыл ворота. Вандзя окинула взглядом небольшой двор, окна, из которых она все время смотрела на восток, туда, где ее ждали двое маленьких сынков, высокую фигуру чернявого горбоносого полковника, который неведомо почему решил сделать для нее доброе дело, и медленно выехала на узкую, почти безлюдную улочку. Позади нее с тихим скрипом затворились старые деревянные ворота.
6
Солнце безжалостно палило ноздреватые скалы над мутным Смотричем, мрачную громаду крепости и черепичные крыши Каменца-Подольского. Пекло так, что босой ногой немыслимо было стать на раскаленную, как огонь, землю.
В такую послеобеденную пору к древнему каменному мосту, перекинутому через глубокое русло Смотрича, отделяющего материк от полуострова, на котором виднелись серые строения города, на взмыленных уставших конях подъехали два всадника.
У мостовой заставы как раз шел спор. Несколько янычар, окружив невысокого стройного юношу в польском одеянии, пытались наперебой что-то втолковать ему, а он, едва не плача, отбивался от них и пальцем указывал на ту сторону реки, видимо объясняя, что ему нужно в город.
Всадники спрыгнули с коней, оставили их в тени развесистых вязов и подошли к спорящим. К ним повернулся пожилой растолстевший чорбаджия.
– Кто такие? Куда едете?
– Сафар-бей, из Немирова… Едем в ставку паши от Азем-аги и гетмана Юрия Хмельницкого. Что тут за базар устроили?
