– Доброй ночи! – сказал он с порога и закрыл за собою дверь.
3
Гази-бей и Ванда-ханум не проронили ни слова и не шевельнулись, пока не раздался стук в стекло. Только тогда бей сорвался с места и метнулся к двери как безумный. Глаза его горели злобой, из горла вырвался нечеловеческий стон:
– Я убью его, этого гяура! Убью, как бешеную собаку!
Ванда-ханум бросилась ему наперерез, раскинула руки, как крылья, заслонила собою дверь.
– Гази, подожди! Не наделай глупостей!
– Пусти меня!
– Подожди, любимый, мне надо тебе рассказать…
– Прочь с дороги! – заревел рассвирепевший бей и так толкнул жену, что она, охнув, отлетела в сторону.
Громко заплакали дети. Но бей уже их не слышал: сорвав со стены саблю, как был, в одной рубахе, без шапки выскочил во двор и закричал изо всех сил:
– Эй, стража, ко мне!
Прибежали несколько заспанных сейменов.
– За мной!
Он мчался, как разъяренный бык, проклиная все на свете: урусское посольство, о котором в отсутствие калги, отосланного ханом с важным поручением в Стамбул, должен был заботиться, казака, осмелившегося на такой дерзкий поступок, себя – за то, что не проявил твердости, позволил так с собой разговаривать и не сумел схватить этого наглеца прямо в доме.
Пока сеймены стучали в ворота калги, пока стражники придирчиво допытывались, кто стучит и зачем, легко одетый бей замерз. Пронизывающий осенний ветер обдувал его со всех сторон, холодная морось остужала разгоряченную бритую голову. Поэтому, когда он наконец ворвался на подворье, а потом крутыми ступенями взбежал на самый верх башни и распахнул дверь, его намерение убить казака на месте успело улетучиться. Нет, он так просто не прикончит его. Это было бы по меньшей мере неосмотрительно: еще неизвестно, как к такому поступку отнесется хан. Надо сделать все обдуманно, хитро, по закону, но так, чтобы этот гяур семь раз пожалел, что по скудоумию осмелился причинить неприятности властительному бею, любимцу хана.
Когда сеймены осветили комнату факелами, Гази-бей с радостью увидел: оба казака здесь, в башне. Они еще не спали – лежали на кошме, прикрывшись кожушинами.
– Встать! – гаркнул он.
Казаки не спеша поднялись.
– Свяжите им руки! – повернулся бей к сейменам.
Те кинулись к казакам.
– Бей! – крикнул Арсен, разбрасывая нападавших. – Ты забываешь, что мы в составе посольства! Послы повсюду неприкосновенные особы!..
– Послы не врываются в чужие дома, как разбойники, – злобно ощерился Гази-бей и повторил приказ: – Вяжите их!
Казакам скрутили руки, подтолкнули к выходу. Арсен все еще пытался обратиться к Гази-бею, убедить его, что он действует вопреки закону, но тот только криво улыбался и, поблескивая мокрой бритой головой, казавшейся в колеблющемся свете круглой желтовато-коричневой дыней, молча шел впереди.
Их завели во двор салтана и бросили в подвал.
– Мы требуем уведомить о нас посла Тяпкина! – крикнул Звенигора. – Ты, бей, ответишь за это самоуправство!
– Помолчи, гяур! Здесь я хозяин! Что захочу, то и сделаю с вами! – зловеще захохотал Гази-бей. – И начну с того, что угощу таким напитком, который быстро заставит вас развязать ваши паскудные языки… Эй, слуги, принесите сюда напиток шайтана! Да залейте по доброй кружке в казацкие глотки!
Арсен содрогнулся. Он не раз слышал, что в Крыму опасным преступникам, чтобы принудить их рассказать правду, насильно вливают в рот густую вонючую рапу из Гнилого моря – Сиваша. Она разъедает горло, адским огнем жжет внутренности, вызывает такую жажду, что ее не утолить и бочкой воды. Но пока несчастный не сознается или не оговорит себя, знакомых и незнакомых людей, воды ему не дают.
Два сеймена метнулись вверх по ступеням и вскоре вернулись с кувшином рапы и деревянной кружкой. Остальные накинулись на казаков, сбили их с ног, коленями прижали к земле.
– Лейте! Да побольше! Не жалейте шайтановой водички! – приказал Гази-бей, надевая кожушок, принесенный слугой.
Здоровенный плешивый сеймен зачерпнул полную кружку рапы и приблизился к Арсену.
– Сам будешь пить, гяур, или разжать тебе зубы ятаганом?
Арсен плотно сжал губы. Молчал. Словно окаменел.
– Всуньте ему лейку в рот и заливайте! – крикнул салтан, дрожа от холода.
Но тут наверху скрипнула дверь, по каменным ступеням зашуршали женские чувяки.
– Гази! Гази! – послышался голос Ванды.
– Чего тебе? – раздраженно крикнул бей, шагнув навстречу жене.
Ванда сбежала вниз и остановилась, увидев распластанные на полу тела казаков.
– Ты убил их! – вскрикнула она. – О горе! Матка Боска!..
– Не кричи! Они живы, – уже спокойнее произнес бей.
– Слава Богу!.. Гази, не трогай их! Не тронь того казака! – Она указала на Звенигору. – Я тебе все расскажу!
– Говори!
– Я знаю его…
– Ты знаешь его? Откуда? – удивленно спросил Гази-бей. – Ну, рассказывай!
Ванда провела дрожащей рукой по распущенным русым косам.
– Дай сначала слово, милый. Поклянись Аллахом, что не причинишь этим людям зла.
– Чего ради? Что за глупые женские прихоти?.. Это мое дело, как с ними поступить!
– Нет, ты и пальцем их не тронешь, любимый! Слышишь – и пальцем! – И она обратилась к сейменам, все еще державшим казаков: – Эй, вы, отпустите их! Немедленно!.. Гази, прикажи отпустить их!
Озадаченный бей сделал короткий, едва заметный жест пальцем, и сеймены отошли в сторону. Арсен и Роман медленно поднялись, встали у стены. А Гази-бей мрачно уставился на жену.
– Не говори загадками! Откуда ты знаешь этого казака? Ну!
Ванда кинула быстрый взгляд на Арсена и приблизилась к мужу.
– Ты помнишь, милый, я рассказывала тебе, как мой бывший супруг хотел лишить меня жизни?
– Помню.
– Так знай: этот казак – мой спаситель. Если б он тогда не встретился на моем пути, если б не его доброе благородное сердце, не было бы теперь здесь твоей Ванды-ханум и не стало бы матери у наших детей… Теперь ты знаешь, почему я так заклинаю тебя, прошу, умоляю оставить этому казаку и его другу жизнь и свободу. Ведь то, что он ищет свою нареченную, – его священный долг!.. Каждый человек должен его понять, посочувствовать ему! Я и сама всем своим существом стремилась к тебе и к нашим деткам. Через степи, леса добиралась сюда… К тебе, любимый!
Взор Гази-бея потеплел. Руки его опустились. Жесткое лицо смягчилось, и на нем появилась улыбка.
– Неужели все это правда, джаным?
