13
Переправившись через Дунай, янычарский отряд во главе с чорбаджией Сафар-беем медленно двигался по Добрудже к Балканскому хребту.
Одетый в янычарскую одежду, Арсен вместе с Младеном ехал все время впереди: он не хотел показываться на глаза Юрию Хмельницкому, который плелся, привязанный к возу, где-то в середине обоза.
И Арсен, и Младен торопились. Все отдали бы не задумываясь, только бы сократить путь!..
Арсена подгоняло желание как можно скорее добраться до Стамбула, где – был уверен – он найдет Златку. Младена влекло вперед, кроме тоски по дочери, еще и другое чувство. Вокруг него уже были родные края! Там, на горных пастбищах, в зеленых долинах, среди лесов гуляют его побратимы-гайдуки, борцы за свободу Болгарии… К Златке и к ним рвется сердце старого воеводы!
Когда на шестой день, взобравшись на высокий перевал, они остановились, Младен подозвал к себе Ненко и Арсена. Вид у него был торжественный. Он снял чалму, расправил рукой длинные седые волосы, глубоко вдохнул густой прохладный воздух и сказал радостно:
– Боже! Вот она предо мной – Болгария! Старая Планина! – Младен опустился на колени, наклонился и поцеловал землю. В глазах его блестели слезы. Поднявшись, окинул взглядом дали в синей дымке и чуть слышно прошептал сухими губами: – Болгария! Родная моя…
И Арсен, и Ненко не проронили ни слова. Они понимали, какое пламя бушует сейчас в груди старого воеводы.
Младен взял их за руки, подвел к краю обрыва, с которого виднелись южные склоны хребта, произнес взволнованно:
– Сыны мои! Здесь мы расстанемся…
– Почему, отец? – удивился Ненко. – Мы договорились ехать в Стамбул вместе. Спасать нашу Златку…
– Вас двое – молодых, сильных… От меня помощь невелика, справитесь сами. Вызволите Златку… А я останусь здесь, в родных горах. Разыщу своих юнаков… Верю, они ждут меня! Где-то там, – он снова поднял морщинистую, но еще крепкую руку, – мать наша, Анка. Орлица моя. Давно она дожидается моего возвращения…
Долго они стояли молча, пока на крутом подъеме не показался обоз, медленно поднимавшийся в гору.
Старый воевода заспешил.
– Вот что, сыны, запомните все, что я скажу… Первое и главное задание: вызволить дорогую мою доченьку Златку. Где б она ни была, хоть в серале
[75] султана, вырвите ее оттуда! И пошлите весть мне об этом в Сливен через старого Станко… Вы оба знаете его дом. Станко – мой давний друг и верный помощник… Поняли?
– Да, отец, – кивнул Ненко.
– И второе задание: подтачивайте могущество Порты! Где только сможете. И как только сможете!.. Уничтожьте великого визиря Кара-Мустафу! Это хитрый и заклятый враг всех народов! Особенно болгар… Останется жив – натворит много новых бед!.. Обо всем, что стоит внимания, оповещайте меня через Станко, а я найду способ передать ваши сообщения кому нужно – в Киев, оттуда в Москву, в Запорожье, а если потребуется, и в Варшаву… Враг нашего врага – это наш союзник. Помогайте ему всюду и всем, чем можете! Вот так, сыны… Теперь давайте прощаться, ибо не ведаю, увижу ли вас еще когда-нибудь… Годы мои бегут, как горные потоки, и все ближе – чувствую это – к вечному морю покоя… Лучше не тешить себя напрасными надеждами!
Обнял Ненко, крепко прижал к сердцу.
– Я счастлив, сынок, что нашел тебя. Безмерно рад, что ты понял меня и разделяешь мои замыслы и стремления. Спасибо тебе! Будь здоров и удачлив, родной мой!..
Отступил на расстояние вытянутой руки, долго смотрел на Ненко, потом порывисто поцеловал и повернулся к Арсену:
– Арсен, друг, ты стал мне таким же родным, как сын. Я в неоплатном долгу перед тобой: ты нашел моих детей. Но еще больше буду обязан тебе, если вызволишь мою доченьку… – Он обнял казака и трижды поцеловал.
– Найду, батько! Только б жива была – из когтей самого шайтана вырву нашу любимую Златку! – с чувством ответил Арсен.
Младен посуровел, еще раз пристально взглянул на сына, на Арсена, подошел к коню и легко, словно за плечами не было тяжести лет, вскочил в седло. Помахал рукой.
– Прощайте, родные! Счастья вам на вашем суровом пути!
Он тронул коня и звериной тропой свернул в сторону от дороги. Через минуту его крепкая и все еще стройная фигура скрылась в чаще зеленых кустов.
Арсен вздохнул:
– Ну вот и воеводы Младена нет с нами…
Тем временем приблизился обоз. Прошли янычары, прогромыхали тяжелые, окованные железом возы. Просеменил с арканом на шее припорошенный дорожной пылью Юрась Хмельницкий.
Простоволосый – он где-то потерял свою шапку-гетманку, – маленький, сгорбленный, подурневший лицом, он едва переставлял ноги и, опустив голову, подхлестываемый плетками конных охранников, через силу совершал позорный путь возмездия…
Арсен проводил его хмурым взглядом, и сердце его, как всегда, когда видел Юрася, наполнилось глухой злобой. И хотя казак понимал, что не один Юрась виноват в его мытарствах – там, далеко впереди, в могучей Порте, жестокий Кара-Мустафа, с которым он должен бороться не на жизнь, а на смерть, – однако к этому выродку, принесшему столько горя ему, столько страданий народу, была особая яростная ненависть.
Звенигора едва сдержал болезненный стон, рвущийся из груди.
Ненко заметил перемену, которая произошла с Арсеном, и, вскочив на коня, ласково позвал:
– Едем, братик!
Но тот, вздохнув, отрицательно покачал головой:
– Поезжай, я догоню… – И грузно опустился в седло.
В его приглушенном голосе прозвучала такая тоска, что Ненко не решился настаивать. А когда, тронувшись вслед за обозом, через некоторое время оглянулся, то увидел на перевале, над отвесным обрывом, одинокого всадника, темневшего на фоне ярко-голубого бездонного неба. И было в нем что-то трагическое и грозное одновременно.
Книга четвертая
Шелковый шнурок
Часть первая
Одалиска
1
Великий визирь Асан Мустафа Кепрюлю, или Кара-Мустафа, как называла его вся Турция, стоял перед большим, в позолоченной раме, зеркалом венецианской работы. В нем он видел сухощавого среднего роста мужчину в белой, как и положено великому визирю, одежде и такой же белоснежной чалме, украшенной большим самоцветом и серебряным челенком
[76].
Приблизившись к зеркалу почти вплотную, он начал внимательно рассматривать свое лицо.
Оно было темным, продолговатым, с хрящеватым – не тюркским, а греческим – носом, ибо предки Кепрюлю были греками и, подобно многим, отуречились после завоевания Константинополя османами. Две глубокие морщины пролегали от крыльев носа и резко очерчивали плотно сжатые губы. Эти морщины придавали лицу особую суровость. На груди лежала черная, с проблесками седины борода. А из-под крутых бровей смотрели пытливые черные глаза, проницательного взгляда которых не выдерживал никто, даже сам султан Магомет.
