Сколько шли? Казалось, что долго, но, судя по тому, что ноги не устали и клубка было размотано меньше половины, прошли не так далеко.
Вдали замаячил мутно-желтый свет фонаря. Точно кто шел навстречу. Невольно схватились за винтовки, но скоро разобрали, что свет был на месте. Подошли к нему. На длинной, косо воткнутой в землю жерди висел четырехугольный фонарь из промасленной бумаги. В нем тускло горел ночник. При неясном свете его стали видны две совершенно голые фигуры китайских солдат. Они разметались в беспокойном бредовом сне, который дает опиум, и что-то бормотали. Ружья были брошены, валялись маленькие трубочки, погасшие лампочки, коробочки с опиумом. Все было, как обещал тифангуань.
– Здесь, – сказал, останавливаясь, дунганин и, помолчав, добавил: – Ченна.
Все стояли, не зная, что предпринять. Ничего не было видно.
Дунганин показал на землю в трех шагах от себя и еще настойчивее проговорил свое «ченна» – «деньги».
Порох отошел к указываемому месту и сказал: «В земле окно, закрытое решеткой». Иван Павлович стал доставать деньги.
Идрис с Порохом взялись за края решетки и потянули их. Она подалась. Иван Павлович пришел к ним на помощь, заложили петлей веревку и дружными усилиями вырвали решетку вместе с рамой из каменного основания. Пахнуло смрадом нечистот, теплой сыростью погреба.
– Василий Иванович, – окликнул вполголоса Иван Павлович, – вы здесь?
Молчание.
Идрис нагнулся над ямой.
– Господина, а господина. Это я, Идрис, твой ингуш. Господина!..
Где-то глубоко послышался тихий шелест и слабые стоны.
– Василий Иванович! Это я, Иван Павлович Токарев, офицер с Кольджатского поста.
Стоны стали сильнее. Послышались плач и рыдания.
– Василий Иванович, Васенька, – снова заговорил Иван Павлович, – откликнитесь, отзовитесь, вы ли это?
– Да… это… я… Был… я… теперь нет, – раздалось неясно из ямы.
– Василий Иванович, мы вам спустим веревку. Можете ли вы обвязать себя ею, и мы вас вытащим.
– Не… понимаю.
Иван Павлович повторил.
– Нет… Не могу… Она душит меня…
– Кто она?
– Эта… китаянка… Она опутала меня своими кишками… душит. Как жжет, как жжет!.. Пить.
– Он в бреду, – проговорил Иван Павлович. – Придется спуститься кому-либо из нас, привязать его, а потом остаться и дождаться петли снова.
Вызвался Идрис. Его обвязали веревкой, но, когда он подошел к яме, он затрясся.
– Не могу, господина! Там шайтан… Ой, прости, господина. Лучше убей – не могу.
Мистический ужас охватил ингуша. Из ямы неслись едва уловимые стоны, вздохи и жалобы.
– Она душит… Она смотрит на меня мертвыми глазами…
Наступила минута замешательства.
– Извольте, ваше благородие, я живо спущусь, – проговорил спокойно, почти весело Порох. – Мы так сделаем.
Он устроил петлю и отпустил веревку в яму. Когда она коснулась дна и начала изгибаться, он закрепил ее за края рамы.
– Не так и глубоко, – сказал он, – сажени две, не больше будет.
Его бодрый голос, его уверенные движения ободрили всех. Он перекрестился, обвил веревку ногами, опустился в яму, ухватился руками за края, подался еще и еще и исчез под землей.
– Вот и готово, – послышался его голос. – Сейчас начну увязывать. Только принимайте осторожней, не ушибить бы о края.
Иван Павлович хотел призвать дунганина-проводника на помощь, но его нигде не было. Он исчез. Он предал их в этой ночи. Молча переглянулся он с Фанни.
– Как хорошо, что клубок… – прошептала она. – Это вы придумали?
– Меня точно что толкнуло. Наитие какое-то.
– Только бы он не перервал.
– Бог не без милости…
– Готово, можете тянуть, – послышался снизу голос Пороха.
Иван Павлович и Идрис взялись за канат и медленно стали поднимать Васеньку. Фанни стояла на коленях над ямой, готовая принять его. Показалась бледная и страшно худая голова с всклокоченными, спутанными усами, щеки, обросшие шершавой красно-рыжей бородой, порванная грязная куртка, покрытая крупными темными пятнами. И Фанни поняла, что это и были знаменитые, ужасные земляные клопы. Брезгливость охватила ее.
– Да принимайте же, Христа ради, – услышала она торопливый голос Ивана Павловича, – берите под мышки, чуть-чуть придержите. Удержитесь, не упадете?
– Нет, – прошептала Фанни и, подавив отвращение, охватила в свои нежные объятия покрытые нечистотами и землей с клопами плечи Васеньки и держала их, пока не подоспел Идрис. Вместе они оттянули его и положили на носилки. Веревку распутали и спустили для Пороха.
– Ух, да и клопов здесь! – раздался его веселый голос. – Ну и кусачие! Аж как собаки. Так и напали!
И сейчас же показалась его голова, он ухватился крепкими пальцами за борта ямы и стал вывязывать веревку.
– Да оставь ты ее, – сказал Иван Павлович, у которого нервное напряжение начало проходить.
– Помилуйте, ваше благородие, такая добрая веревка. И на походе она нам пригодится да и дома лишней не будет… Да вот и готово.
XXVII
Назад впереди всех шла Фанни. Она подавалась медленно, неуверенными шагами, наматывая нитку. За ней Порох и Идрис несли на носилках Васеньку. Сзади всех шел Иван Павлович.
Вдруг раздался полный отчаяния голос Фанни:
– Нитка оборвана.
Все остановились.
– Надо искать. Найдем. Где же она, она недалеко, ей некуда пропасть, – спокойно проговорил Порох.
Носилки поставили на землю и, нагнувшись над землею и став во всю ширину улицы, пошли, а Идрис и Порох поползли на четвереньках.
И вспомнилось Ивану Павловичу училище и игра «в лисичку». Бумажный след мелких обрывков потерян в кустах за Лабораторной рощей. Широкой лавой разъехались юнкера и ищут бумаги. Они изображают гончих собак. И вот кто-то тявкнул. Показались клочки бумаг, и все кинулись к нему и поскакали веселой вереницей по следу искать запрятавшегося юнкера-«лисичку». Им надо поймать его и вырвать из-под погона лисий хвост. Там призом явится этот лисий хвост и маленькая ленточка с жетоном… Здесь выигравшему – жизнь, а проигравшему – смерть в страшном подземелье…
Глаза и руки напряжены. Пальцы нервно хватают то куски навоза, то перья, то соломины, травки…
Мелькнула под ногтем мягкая тонкая полоска, еще и еще.
– Нашел, – крикнул он. – Сюда!
– Ну, слава Богу! – сказала Фанни и подошла к нему, тяжело дыша.
– Испугались?..
– Я-то! Ну что вы!
