– Разве ты не должна его покормить?
Это была инстинктивная защита. Он не знал, как держать ребенка. Цезарь думал о детях, но они оставались для него отдаленной целью, очередным шагом в процессе, причем он планировал в значительной степени поручить их воспитание своей жене и персоналу, который она наймет.
Он мог бы ударить Сорчу – эффект был бы тот же самый. Она стала белой, ее подбородок задрожал.
– Пожалуйста, отвернись, – напряженно попросила она.
Потому что ей нужно было обнажить грудь.
Если они спали вместе, он ее уже видел, разве не так?
Но Цезарь отвернулся.
Он сосредоточился, пытаясь вспомнить, видел ли он ее грудь не только мысленно – чем занимался не один раз, – но и воочию. Перед его глазами возникли два кремовых полушария с розовыми сосками под цвет ее губ. Она действительно так выглядит? Или это просто его фантазия?
Он хочет взглянуть, черт возьми! Ему нужно подтверждение, что утраченная неделя жизни возвращается. Он – сильный, здоровый, могущественный мужчина, привыкший полагаться на себя. Чтобы собственная голова подвела его… Но врачи считают, что провал в памяти останется навсегда.
Это было бы терпимо, если бы неделя была обычной, но нет. В один из этих семи дней он зачал ребенка.
Октавия встала, немного помедлила, затем повернулась к ним:
– Я должна сказать. Мой муж сказал мне, что это его кузен. Он поменял бирки у детей. Это. – Она пожала плечами. – Ревность, я думаю. Соперничество двоюродных братьев. Полиция уже в курсе. Я уверена, что вас попросят написать заявление. Простите.
Сорча не была бы Сорчей, если бы не заверила Октавию, что это не ее вина.
Цезарь был в ужасе. Что, если бы Энрике отправился в чужой дом? Его ребенок воспитывался бы чужими людьми!
Эта мысль заставила Цезаря похолодеть, а затем его охватила жгучая ярость. Никому не позволено красть у него, к тому же такую ценность, как его сын…
Энрике его сын?
Он действительно желает, чтобы это оказалось правдой?
Октавия положила своего ребенка в кроватку, сонно пожелала всем спокойной ночи и вышла, держась за руку медсестры.
Цезарь подошел к ее ребенку и посмотрел на него, не зная, что ищет. Ведь все дети выглядят одинаково.
Он захотел взглянуть еще раз на мальчика, которого держала Сорча. Найдет он что-нибудь знакомое в его чертах?
– Когда будут готовы тесты ДНК? – спросил Цезарь.
Медсестра, дежурившая в детской палате, ответила:
– Заказано срочное исследование. Мы надеемся, что уже в начале следующей недели.
Взгляд Цезаря встретился с непроницаемым взглядом Сорчи.
Он не поверит, что стал отцом, пока тест это не подтвердит, но Сорча не способна лгать. Не в таком важном вопросе. Не тогда, когда это касается ее семьи.
Единственный раз она не смогла справиться с работой, когда пропала ее племянница – семилетняя девочка села не в тот автобус. Сорча превратилась в бледную взволнованную растяпу, и так продолжалось до тех пор, пока девочка не позвонила домой из деревни, находящейся в двух часах езды.
Цезарь с тревогой наблюдал за тем, как его предельно собранная и ответственная личная помощница в буквальном смысле слова распадается на части. Ему это не понравилось. Сорча смотрела на него и задавала вопросы, начинавшиеся одинаково: «Что, если?..» У Цезаря не было ответов, и он не знал, как ей помочь. Обычно он успокаивал женщин подарками, комплиментами и сексуальными развлечениями. Лучшее, что он был способен сделать, – это доставить ее домой.
Ей позвонили и сообщили, что с девочкой все в порядке, когда они подъезжали к взлетной полосе. Сорча обняла Цезаря, расплакалась и извинилась. Через двадцать минут они вернулись к продуктивной работе, притворяясь, что никаких объятий не было. Однако Цезарь не смог забыть силу ее эмоций.
И ощущение прижавшегося к нему тела женщины он тоже не смог забыть. Ее плечи казались такими хрупкими под его большими ладонями, ее голубой жакет был достаточно тонким, и он почувствовал гладкость кожи Сорчи. Она не пользовалась духами. От нее исходил аромат, похожий на легкие нотки в вине. Оторванные лепестки? Намек на анис?
В тот момент его мысли устремились к сексу, тем более что занятия любовью с ней постоянно маячили в голове. Цезарь признал, что давно хочет ее, но не может заполучить, а потому он разжал объятия и отодвинулся.
В тот раз.
Но в следующий раз он, похоже, ее не отпустил.
Цезарь нетерпеливо вздохнул. Если это все же неправда, то причина назвать его отцом ребенка должна быть чертовски серьезной. Вряд ли Сорча сделала это из-за денег. Если бы ее интересовали его деньги, она не стала бы скрывать беременность.
Тогда почему?
– Почему? – громко спросил он, переходя на валенсийский диалект, чтобы их не могла понять медсестра. – Если я его отец, почему это стало мне известно случайно? Почему ты не сказала раньше? Почему бы не заставить меня признать ребенка? Почему бы не попросить поддержки?
Сорча обладала отменной выдержкой, она редко демонстрировала свои чувства, но сейчас на ее лице мелькнул гнев.
– Я пыталась увидеться с тобой. Я просила твоего отца дюжину раз, ездила в клинику, но меня не пустили. – Ее лицо окаменело. – Для твоей семьи это было тяжелое время, а ты был на грани жизни и смерти. Я хотела проявить сочувствие. Когда я услышала, что ты потерял память… – Она испытующе взглянула на него, словно до сих пор не верила этому.
Цезарь тоже не верил. Он вздрогнул и отвернулся.
– Ты был обручен с Дайегой, пусть обручение и не было официальным. – Сорча вздохнула. – Мы много говорили в тот день, и ты поделился со мной сомнениями по поводу женитьбы. Я думала, что ты решил отказаться от нее, иначе я никогда бы.
Он повернулся и увидел, как она опустила голову.
Цезарь напрягся, пытаясь вспомнить, что же он мог ей сказать. Да, у него были сомнения насчет свадьбы – с тех пор как ему исполнилось двадцать лет и его мать сочла Дайегу подходящей невестой. Но союз его родителей оказался успешным. И выбор жены для сына в их семье был обычным явлением. Нельзя достигнуть успеха, если искать любовь. Гораздо лучше партнерство с людьми, имеющими такой же склад ума и средства. Цезарь настроил себя на то, что в свое время он сделает так, как положено, – позаботится о положении своей семьи и о состоянии.
И поступит правильно по отношению к семье Дайеги.
Поэтому он проигнорировал чувство неприятия и одобрил обручение, когда мать надавила на него.
Честно говоря, когда Цезарь думал о предстоящей свадьбе, ему казалось, что он загнан в тупик. Но он не понимал, почему поделился этим с Сорчей. Обычно он скрывал столь личные переживания от кого бы то ни было, даже от нее.
