«Утро стояло пасмурное, – вспоминает Мария Николаевна. – Я села в автобус, протиснулась к заднему сиденью, появилась возможность смотреть в окно. Асфальта не было видно, вокруг разлилась какая-то серо-бурая то ли грязь, то ли вода. И двигались мы как-то странно, словно по кочкам. Проехали немного и остановились. Пассажиры начали встревоженно переговариваться между собой. На заднем сиденье сидела бабка. Выглянула она в окно и как закричит на весь автобус: “Ой, люди, це Страшний суд!” Истошно так завопила, что я испугалась.
И в этот момент что-то сильно ударило в автобус. Я даже не сразу поняла, что автобус горит. Бросилась к окну, чтобы через него вылезти. Напротив него была какая-то куча, похожая на песок. Я как-то выбралась и упала на тот бугорок песка.
Наверное, пока я протискивалась в окно (а ведь в пальто была), ноги мои оставались долго в горящем салоне, и капрон весь поплавился. Я упала в жижу и боли в ногах не чувствовала. Сильно жгло лицо. Начала прикладывать эту грязь. Впереди увидела машины, белые халаты. Поднялась и побрела туда. Грязь стояла где до колен, где выше. Оглянулась и тут мне страшно стало: автобус горел, как в кино, – из каждого окна вырывалось пламя.
Я дошла до машин. Пострадавших грузили в кузова. В ближайшей уже было полно людей. Но помню голос врача: “Скорее положите эту женщину!” Меня то есть. Они меня подняли и положили поперек кузова с краю.
В областной больнице, куда нас привезли, – продолжает Мария Николаевна, – врач обошел всех. “А эту, – показал на меня, – быстренько на стол!” Я была в сознании. Помню, как везли в операционную, перекладывали на стол.
Положили меня на стол, раздели. Раны начали обрабатывать, чистить от грязи. У меня оказались полностью обожжены ноги, живот, кисти рук, лицо. Ожог третьей степени, самый тяжелый. Такая травма считалась несовместимой с жизнью, т. е. смертельной. Тридцать три процента площади тела!
Когда меня помыли, я расплакалась и спрашиваю доктора, не останусь ли уродом. “Не переживай, – отвечает, – у тебя с лицом будет все нормально. А вот ножки… С ними будут проблемы”. Так оно и случилось. Лицо зажило: старшая сестра Валя все время мазала разными мазями, день и ночь ухаживала за мной. Она месяц не давала мне зеркало. Но вот с ногами… Практически всю кожу пришлось содрать – она спеклась с расплавленным капроном. Начался некроз – целый месяц отмирающие ткани срезали лоскутами. Причем без обезболивающих уколов. Оттягивали пинцетом и ножницами резали.
Говорят, у больных с тяжелыми ожогами через каждые семь дней наступает кризис. У меня он случился на 21-е сутки. Я же выкарабкалась. Врачи сказали: пережила эти сутки – значит, будет жить.
Через месяц нас перевели в ожоговый центр при больнице Калинина. Мне назначили первую операцию по пересадке кожи. Понадобились доноры кожи. Стать ими выразили желание многие работники нашего завода. Кровь для меня сдавали многие. Кожей со мной хотела поделиться даже моя подружка Люда Тертычная – хотя сама была сердечницей.
Позже мне сделали вторую операцию. На этот раз кожу брали у брата и сестры. Самое обидное, и тут ничего не поделаешь, что кожа доноров не приживается. Где-то через месяц она отмирает, отходит с гноем. Но такая пересадка необходима, она облегчает хоть на время состояние больного, дает организму возможность собраться с силами. А приживается только своя кожа. Для ее пересадки понадобилась третья операция. Теперь уже у меня взяли семь лоскутов с живота и боков. Кстати, так называемые донорские участки тела, с которых срезали кожу, потом, когда заживают, болят и зудят сильнее, чем ожоги. Мне руки связывали, чтобы я не могла раздирать бинты.
Последняя операция была самой тяжелой. Где-то перед ее окончанием у меня снизилась температура до 35º, начали падать давление, пульс, сердце остановилось, наступила клиническая смерть. Спасибо Римме Даниловне, она и сейчас жива, Григорию Ивановичу (фамилию не помню), ректору мединститута, впоследствии министру здравоохранения Украины Василию Дмитриевичу Братусю – всем, кто вернул меня с того света.
Выписали меня из больницы в ноябре. Выносили из машины чуть ли не на носилках. Под коленями образовались огромные рубцы. Они были и в других местах. Говорили, что удалить их можно только хирургическим путем. Еще одной операции я, наверное, уже не выдержала бы. Кто-то посоветовал мне поехать летом к морю. Но если бы не энергия и настойчивость сестры – не видать мне никаких санаториев.
Но вскоре после выписки у меня отказали почки – по неопытности мы прозевали начало послеожогового нефрита. Я снова чуть не умерла. Один профессор говорил родственникам, что на сей раз уже не выживу. Но другой доктор вселил в меня надежду. И я выжила.
Пять лет я была на инвалидности. Ходить было тяжело, а стоять из-за нарушения кровообращения – вообще невозможно. А ведь в 20 лет место в транспорте тебе никто не уступит.
Обидно, конечно, что из-за болезни я потеряла возможность учиться. Потом устроилась диспетчером в автотресте “Киевгорстройтранс”, где и проработала до выхода на пенсию, спасибо управляющему Александру Матвеевичу Ручко. Я рада, что в жизни мне больше везло на хороших людей – родных, товарищей, медиков.
Однажды летом, в июне, в палату вошел мужчина в халате, накинутом на военную форму. Господи, да это же мой Саша Лапушкин! Он служил в армии, в Фастове. Когда узнал о случившемся со мной, побежал к командиру просить увольнительную. А тот не отпустил: “Скоро уйдешь на дембель, вот тогда и проведаешь…” Увидеть любимого мне было, конечно, радостно. Но начались новые муки. Он – здоровый, красивый. Зачем я ему, калека?
Но Саша оказался однолюбом. Устроился слесарем-сборщиком на завод Петровского. Это недалеко от больницы Калинина. После работы бежал ко мне. Его мама ко мне очень хорошо относилась.
Но перед новым 1963 г. мы поженились. С тех пор вместе. И я никогда, ни на минуту не почувствовала, что моего мужа тяготит, угнетает мое состояние. Напротив, видя, как я комплексую из-за своих страшных ног, он всегда меня подбадривал.
13 марта – день памяти жертв Куреневской трагедии
Врачи запретили мне рожать. Говорили, что почки могут не выдержать. А так хотелось ребеночка! В 1964 г. родила Сережу. Наш мальчик вырос, окончил Киевское высшее танковое инженерное военное училище, женился, его доченьке, нашей внучке, 12 лет. Сейчас в звании майора служит на Дальнем Востоке. Мечтает вернуться на Украину.
Словом, все у нас сложилось, как у людей. Не лучше, но и не хуже. А еще мне, наверное, повезло в том, что, попади я в подобную ситуацию теперь, вряд ли выжила бы. Все-таки время тогда хоть и тоже трудное, но другое было».
– Насколько мне известно, – продолжает разговор о Куреневской трагедии академик Анатолий Лесовой, – общая регистрация погибших не велась, и количество их знали лишь приблизительно и только люди из соответствующих ведомств. Об этом мало кто знает. Но большинство трупов удалось идентифицировать и передать родственникам для захоронения (у многих погибших были с собой документы).
