Называя татарских беков, впоследствии мурз, эмирами, мусульманские историки довольно ясно определяют их общее положение в Золотой Орде, сравнивая его иногда с положением подобных им вельмож в других государствах, бывших под властью монголо-тюркских династий.
Эль-Омари, со слов одного очевидца, говорит, что дворец золотоордынского хана в городе Сарае «окружают стены, башни да дома, в которых живут эмиры его; в этом дворце их зимние помещения»[302]. Некоторые из них несли придворные должности; например, эмир Байдара был начальником охоты при хане Узбеке[303], подобно тому как эмир Сейф-эд-Дин Урудж состоял начальником дворцовых музыкантов при дворе мамлюкского султана в Египте[304]. Про другого эмира, Байтару, говорят историки, что он находился в услужении у влиятельной в свое время Джиджек-хатуни, жены хана Менгу-Темира, и погиб вместе с нею от руки временщика Ногая[305]. Арабский путешественник Ибн-Батута, описывая празднование рамазана при дворе Узбек-хана, точно обозначает различие между старшими и младшими эмирами, наблюдавшееся в этикете ханского двора[306]. Близость эмиров к хану и его двору неизбежно создала им влиятельное положение в Орде, но оно усиливалось или ослаблялось, смотря по личным свойствам и характеру правивших в Орде ханов. Хан Тохта, например, по интригам временщика Ногая, действовавшего через жену свою Байлак-хатунь, вытребовал к себе поодиночке и предал смерти тех эмиров, на которых ему было указано интриганом как на «остальное вредное терние», достойное искоренения[307]. Подобную же кровавую расправу учинил Узбек-хан над эмирами, выказавшими свое неудовольствие на принятие им ислама и сговорившимися свергнуть его[308]. Тем не менее однако ж такое деспотическое обращение ханов с эмирами не уничтожало влиятельности последних, благодаря ничтожеству лиц, восседавших на ханском троне, и лености их ведать самим дела правления. Эль-Омари, касаясь государственных порядков у туранцев, т. е. в Мавераннагре, Хорезме и Кыпчаке, не без удивления замечает, что у царей их нет большой заботливости об учреждениях; что в правительственных делах там принимают деятельное участие не только эмиры, но и знатные дамы. «Мне привелось, – пишет он, – видеть много грамот, исходивших от царей этих стран, времен Беркэ и позднейших, а в них (читать): мнения хатуней и эмиров сошлись на этом»[309]. Хан Туда-Менгу (1281–1288), по свидетельству историков, питал отвращение к занятию государственными делами и проводил все время в религиозных упражнениях и собеседничестве с разными святошами – факирами, шейхами и другими ханжами[310]. Самым образцовым и знаменитым ханом, как по личным качествам, так и по необыкновенному порядку, бывшему в Орде в его правление, выставляется у мусульманских историков Узбек-хан, а и про него тот же Эль-Омари говорит, что он обращал внимание только на сущность дел, не входя в подробности обстоятельств[311]. Следовательно, хан давал, так сказать, общее направление ходу дел в государстве, сообразно своим взглядам и наклонностям, фактическое же осуществление властных прав – то, что составляло, по выражении Эль-Омари, подробности обстоятельств, было в руках его ближайших подручников, и прежде всего, конечно, эмиров. На аудиенции, данной послу египетского султана Эльмелик-Эннасыра, приехавшему сватать за своего государя Чингизидскую царевну, Узбек сказал ему, чрез переводчика, что если в его докладе содержится что-нибудь кроме простого приветствия, то пусть он переговорит об этом с эмирами, которые потом и собрались на совещание в числе 70 человек[312]. Поэтому Эльмухыбби не без основания говорит про инака Кутлу-Бугу, что «это один из четырех (улусных эмиров), которые, по принятому обычаю, бывают правителями в землях Узбека»[313]. Элькалькашанди, повторяя сведения Эльмухыбби, который, в свою очередь, следовал Эль-Омари, насчет эмиров Золотой Орды пишет: «Управление этим (т. е. Золотоордынским) государством в руках улусных эмиров и визиря, как в царстве Иранском; но у улусных эмиров и визиря этого царства нет такой исполнительной власти, как там, т. е. что они ниже саном, чем улусные эмиры и визирь в Иране… Переписка с улусными эмирами и с визирем в этом (Кыпчацком) царстве была проще, чем переписка с улусными эмирами и с визирем царства Иранского[314]. Тут заметно некоторое самопротиворечие мусульманских историков, которые представляют эмиров то главными заправилами в государстве, то беспрекословными последователями распоряжений какого-то визиря. В последнем случае, кажется, можно подразумевать такое положение вещей, когда случайно выдвигался из среды эмиров один какой-нибудь, который ловко и быстро приобретал силу и влияние в Орде и забирал фактическую власть в свои руки, не только по-своему распоряжаясь действиями других эмиров, но управляя и волей самого хана, хотя мог и не носить какого-либо особого титула, вроде визиря; который, говоря короче, становился временщиком. Таковы были в свое время временщики из эмиров Ногай, Джубан, Мамай, Идики. Это предположение наше отчасти оправдывается разномыслием арабских историков относительно сана и роли известного Мамая. Эльмухыбби, по поводу переписки египетского султана с Мамаем, делает такое замечание: «Говорят, что он правил землями Узбековыми; что при хане Мухаммеде, о котором было упомянуто выше, он занимал положение, подобное тому, какое занимает при высочайшем дворе (египетском) его покойное степенство, Сейфи Телбога Эль-Омари»[315]. Элькалькашанди же подверг сомнению это известие Эльмухыбби на том основании, что если бы, говорит он, Мамай занимал то же положение в Золотой Орде, какое занимал Телбога в земле Египетской, то, значит, он был бы старшим эмиром, а между тем ему писали с меньшим почетом, чем улусным эмирам[316].
Такого могущественного значения достигали татарские вельможи в роде Ногая, благодаря как своим личным способностям, так и некоторым выгодным условиям, в которых находилась корпорация эмиров, или беков татарских. В принципе территория целой Орды составляла неограниченное достояние носителя верховной власти, хана. Это абсолютное владычество ханов над землей формулировано у тюрков в поговорке: «Куда ступит копыто ханского коня, то и принадлежит хану»[317]. Но это не исключало возможности для других лиц высшего ранга в Орде иметь свои, иногда весьма крупные, земельные владения. Эль-Омари говорит, что у эмиров были свои земли, которые иным приносили по сто, по двести тысяч динаров годового дохода[318]. Получая такие большие доходы, они могли содержать значительное число ратников, которые в совокупности составляли внушительную военную силу. Весь успех временщиков поэтому зависел от уменья их пользоваться в своих интересах и благоволением хана, и сторонничеством эмиров, соразмеряя одно с другим, смотря по тому, что было в данный момент нужнее им – произвести ли давление на первого, или устранить опасность соперничества вторых.
Так как Крым считался уделом Золотоордынской империи до самого ее распадения, то и вся его политическая история до воцарения династии Гераев в сущности есть история Золотой Орды: существовавшие в ней внутренние порядки переносились первоначально целиком в Крымский удел, видоизменяясь потом соответственно местным условиям; происходившие в ней политические события отражались известными последствиями и на судьбе Крыма.
Первый исторически известный из эмиров, игравших первенствующую роль в Золотой Орде, был Ногай, племянник Беркэ-хана. Выдвинувшись при нем своей военной храбростью и ставши главным предводителем войск ханских, этот одноглазый старик был вместе с тем ловкий и искусный интриган. Действуя через посредство влиятельных при дворе дам, он особенно упрочил свое положение в царствование полупомешанного и бесхарактерного хана Туда-Менгу, который проводил все время в религиозных упражнениях и собеседничестве с разными святошами, а государственными делами вовсе не занимался, как уже было выше замечено. Когда же преемник этого хана Тула-Буга вознамерился было ограничить самоуправство могущественного временщика, то Ногай, при содействии матери хана, коварным образом заманил его в засаду и беспощадно умертвил его вместе с некоторыми братьями, престол же ханский предложил Токте, рассчитывая упрочить свое могущество на благорасположении своей креатуры. Для большей же безопасности со стороны тех эмиров, которые были на стороне убитого хана Тула-Буги, Ногай чрез посредство жены своей Байлак-хатуни уговорил нового хана искоренить «остальное вредное терние», как он называл враждебных ему и обреченных им на погибель эмиров. Токта вызвал в себе указанных эмиров поодиночке и предал их смерти. Получив известие об исполнении этого своего жестокого желания, Ногай успокоился, считая свое положение окончательно упроченным. Само собою разумеется, что могущество главы рода повело к возвышению и целого рода: «стали властвовать дети Ногая и дети детей его; усилилось могущество их; окрепли власть и значение их», замечают по этому случаю мусульманские историки[319]. Ногай так успешно достигал своих целей, без сомнения, благодаря своему умению расположить к себе хана и сделать своими приверженцами многих эмиров, даже тех из них, которые прежде не были его сторонниками. Для этого Ногай пользовался всякими обстоятельствами: сам он подстрекнул Токту-хана к истреблению неприятных ему эмиров, а когда уцелевшие из них, испугавшись беспричинной жестокости нового хана, бросились искать себе спасения, он же первый обласкал их и отвел им на своей земле места для жительства. Когда же Токта-хан спохватился в ошибочности своих отношений к Ногаю и послал ему грозный вызов в виде эмблематического сюрприза, состоявшего из сохи, пука стрел и горсти земли, то Ногай считал свою позицию настолько уже надежною, что смело принял этот вызов: он открыто выступил против Токты-хана в 1297 году с 200 000 всадников, и хан потерпел поражение[320].
