Это последнее заключение в сущности есть применение того, что раньше было высказано г. Савельевым насчет двуязычных русско-татарских монет, контрафакция которых, говорит он, практиковалась в очень широких размерах, не одними только русскими, но и поволжскими инородцами. Чтобы вышеприведенное предположение получило однако же силу бесспорной истины относительно рассматриваемых монет крымского чекана, необходимо устранить следующие сомнения, невольно возникающие по поводу аргументов против подлинности этих монет[558].
Город Кафа, говорят, не пользовался привилегией чеканить монету во время своей зависимости от генуэзской республики; мало того: прежними уставами 1290 и 1316 годов это строго запрещалось под угрозой большого денежного штрафа. Но иное дело писанные законы, и иное дело практические, жизненные условия: часто между ними происходит упорный антагонизм. Кафинцы, считаясь подвластными далеко от них находившейся генуэзской республики, в то же время испытывали еще большее тяготение над собой власти татарской, которая постоянно была возле них сперва в лице наместников ханов Золотой Орды, а потом и независимых владетелей Крыма, стремившихся образовать особое татарское ханство. Едва ли генуэзской республике очень могло нравиться изображение ханской тамги на публичных надписях Кафы в качестве герба этого города, и однако же обстоятельства вынуждали кафинцев выставлять это изображение[559]. Могло быть, что они производили чеканку монеты известного смешанного типа как повинность, налагавшуюся на них теми татарскими ханами, имена которых встречаем на монетах, и с которыми кафинцы, должно быть, состояли в каких-нибудь особых обязательных отношениях. Самое повторение запрещения Кафе чеканить монету в вышеупомянутых уставах скорее указывает на стремление республики уничтожить существовавшее уже зло, если это было зло, нежели предупредить зло предполагаемое. Когда же оно признано было неизбежным, то в уставе 1449 года, изданном республикой для города Кафы и обращающем внимание на самые малейшие подробности колониального управления, уже ни одним словом не намекается на какую-либо регламентацию касательно чеканки монеты: она этим уставом вовсе игнорирована[560]. Упоминание в уставе об Aspri argenti de Caffa является в некотором роде легализацией колониальной монеты со стороны республиканского правительства, и нам недостаточно очевидно, почему тут следует непременно разуметь греческие серебряные аспры, имевшие обращение в Кафе, как на этом настаивает почтеннейший В. Н. Юргенич[561], а никак не аспры из кафского серебра. Известно, что татарские ханы династии Герайской сами не занимались выделкой монеты, а всегда сдавали ее на аренду караимам. Нет ничего мудреного, что и в прежние времена монетные операции татарских властей в Крыму составляли доходную арендную статью кафских коммерсантов, и не в этом ли следует искать разгадки того довольно странного условия в договоре 1380 года, по которому ханский наместник в Солхате обязывался чеканить хорошую монету, да еще в достаточном, т. е. в большом, количестве[562]. Беря в свои руки выделку татарской монеты, кафинцы имели двоякую выгоду: получая барыш от самого производства, они в то же время могли быть уверены в доброкачественности и настоящей стоимости монеты, с которой им приходилось иметь дело по торговым операциям. Как давно они взялись за это дело, с достоверностью нельзя указать. Сам же г. Юргевич сознается, что «определение начала крымско-генуэзской монеты представляет некоторые затруднения». Несмотря на умолчание устава 1449 года о чеканке монеты, которому он придает большое значение, он все же допускает, что монетный двор был учрежден до уступки колоний банку республикой, и притом вскоре после издания означенного устава. Основанием для такого предположения ему послужило нахождение на монетах букв J. J., в которых он видит инициалы имени Джиованни Джюстиниани, консула в 1449–1450 гг.[563]. И тем не менее однако ж для монет Пулада и Даулет-бирды делается исключение: они безусловно признаются позднейшей фальсификацией.
Сколько можно судить по ходу аргументации противников подлинности крымских монет Даулет-бирды, главная сила их доводов заключается в подозрительных свойствах монет Пулад-хана. Имя Пулада какое-то злополучное в истории Золотой Орды и Крыма: выше мы видели[564], что с именем другого Пулада соединяется ряд ученых соображений касательно не только происхождения монет, но и самой личности этого хана.
Оспариваемые монеты позднейшего Пулад-хана носят на лицевой стороне изображение всадника, а на оборотной арабскую легенду. Сравнение экземпляров этих монет, описанных академиком Френом, с одесскими экземплярами, на которых с лицевой стороны находится тот же самый всадник, а на обороте тамга Гераев или же генуэзский портал, привело В. Н. Юргевича к убеждению, что «они принадлежат Кафе, и что чеканены, как доказывает всадник, представляющий св. Георгия, и тамга Гераев, после уступки колоний, сделанной республикой банку Св. Георгия»[565]. На наш же взгляд, только нахождение на этих монетах генуэзского портала может служить неоспоримым признаком принадлежности их Кафе, что же касается до изображения всадника, то значение его в этом вопросе нам кажется преувеличенным и может быть еще оспариваемо. Мы нимало не удивляемся тому, что «знаменитый ориенталист (т. е. академик Френ), – по замечанию почтеннейшего В. Н. Юргевича, – не догадывался, что это генуэзские монеты, хотя и выразил сомнение, были ли они чеканены монголами»[566]: как было ему догадаться, имея в руках только свои два экземпляра монет и не видевши тех, которые были в распоряжении В. Н. Юргевича? Одного же изображения всадника ему недостаточно было для того, чтобы прийти к этой догадке, потому что подобное изображение не безусловно надежный признак генуэзского чекана монеты, ибо оно встречается и на монетах иного происхождения. Мы его, например, видим на монетах русско-татарских с именем Токтамыша[567], а также на подражаниях византийским монетам, обращавшихся в Золотой Орде[568]. Сам почтеннейший В. Н. Юргевич, по поводу подобного типа монет, описанных Щербатовым в его «Опыте объяснения древних русских монет», очень нерешительно замечает, что «может быть они скорее генуэзские, чем русские»[569]. Но особенно веский аргумент против воззрения почтенного исследователя представляет, на наш взгляд, любопытный экземпляр медной монеты, описанный г. Савельевым. На одной стороне этой монеты также изображен всадник, а на другой тамга с арабской надписью по сторонам ее[570]. Г. Савельев отнес эту монету к разряду так названных у него «безымянных монет Золотой Орды».
Грубость чекана обеих монет не оставляет сомнения в том, что они татарская самодельщина крымского происхождения. Отсутствие на них тамги Гераев указывает на то, что хотя они биты и в Крыму, но еще до утверждения там этой династии. Всадник на этих монетах представлен стреляющим из лука, следовательно, это не есть позднейшее грубое воспроизведение всадника, изображающего св. Георгия монет генуэзской работы, а совершенно самостоятельный тип, не подходящий к категории тех безымянных монет с тамгой Гераев[571], которые по этому последнему признаку могут быть приписаны Хаджи-Гераю, не говоря уже о позднейших монетах его преемников, на которых не встречается никакой всаднической фигуры. Всего чаще, по наблюдению г. Савельева, монеты с изображением на них всадника попадаются вместе с монетами эпохи Токтамыша[572]: значит, эта форма чекана была модной в то время, была в ходу в Золотой Орде. К этой же приблизительно эпохе относится и царствование хана Пулада (1407–1410).
