Прежде всего тут бросается в глаза отсутствие ясных мотивов быстрой и неожиданной перемены в судьбе Менглы-Герая, то приговоренного к плахе, то вдруг возведенного на властительский трон по какому-то капризу одного и того же человека, султана Мухаммеда II. Правда, что азиатские деспоты не особенно дорожили жизнью человеческой; бывали и с Мухаммедом II случаи беспричинного жестокосердого обращения с своими подданными и с военнопленными; но в истории с Менглы-Гераем существовали особые условия, которых нельзя было игнорировать, и которые необходимо должны были послужить к ограничению деспотического произвола султана Мухаммеда, человека предусмотрительного, и хотя решительного, но не взбалмошного. Пред ним в лице Менгли-Герая находился все-таки не простой райя и не заурядный полоняник, а только пленный мусульманин-суннит, и притом еще царевич по происхождению. Наконец, так как большинство историков говорят о том, что султан Мухаммед все время ласково и благосклонно относился к пленному Менглы-Гераю, то становится необъясним такой внезапный поворот к осуждению его на смерть без всякой с его стороны вины, которая бы могла навлечь на него немилость султана. Одним словом, в повествовании об этом факте у Дженнаби заметна какая-то неточность, некоторая недосказанность, коли не просто ошибочное известие.
Но тот же самый Дженнаби в другом месте своей истории вот что повествует про воцарение Менглы-Герая, и опять-таки в связи с экспедицией Гедюк-Ахмед-паши в Крым.
«В 880 = 1475 году великий султан Мухаммед-хан послал визиря своего, вышеупомянутого Гедюк-Ахмед-пашу с большим войском в море Понтское на завоевание области Кафской… Когда упомянутый Гедюк-Ахмед-паша достиг города Кафы, то высадился и осаждал его, пока не одолел и не покорил его. Затем он покорил еще несколько крепостей и замков. Потом он обратил завоевание на крепость Манкуп. Это большая крепость на вершине высокой и труднодоступной горы. Ею завладели греки и утвердились в ней. И пошел упомянутый Ахмед-паша тем трудным путем, пока не утвердился в крепости и не завладел ею. И захватил он несколько христианских князей в крепости и отослал в султанскую Порту. И был между теми князьями Менглы-Герай-хан, отставной владыка Дэштьский. Его одолели братья его: отняли у него царство и принудили его запереться в крепости Манкупской. Когда же Менглы-Герай-хан прибыл в Высокую Порту, то могущественный султан, блаженный Баязид (sic!) спустя некоторое время послал его в Дэшть в сопровождении большого войска. Отправился Менглы-Герай-хан и овладел Дэштью, и подчинил ее султану румскому. И это была первая область, которой овладели султаны дома Османова в Дэшти»[777].
Приведенное место из истории Дженнаби сличено мной во время моего пребывания в Константинополе с кодексом, находящимся в библиотеке Ашира-эфенди под № 608. В нем, на листе 264 verso, находится буквально то же самое, за исключением трех несущественных вариантов. Это место повествования Дженнаби замечательно тем, что там водворение Менглы-Герая в Крыму приписывается преемнику султана Мухаммеда II, Баязиду II (1481–1512). Конечно, Дженнаби мог тут просто-напросто обмолвиться; а можно думать, что эта обмолвка была у него сознательная: причина ее заключалась в таком времени совершения описываемого им факта, которое с точностью не могло быть им указано, так как приблизительно приходилось или в конце царствования султана Мухаммеда, или в начале царствования сына его Баязида. Последнее же наше соображение находит себе оправдание в том свидетельстве Дженнаби, по которому отправка Менглы-Герая в Крым состоялась не тотчас после экспедиции Гедюк-Ахмед-паши, а по истечении более или менее продолжительного времени. Оно согласно и с вышеприведенными известиями некоторых историков о трехлетнем пребывании Менглы-Герая в турецком плену.
Но г. В.-Зернов как-то недоверчиво относится к этим известиям, хотя в то же время не доверяет и турецко-татарским историкам, вовсе отвергающим факт взятия Менглы-Герая в плен турками[778].
Поводом к такому недоверию его послужили главным образом сказания наших летописей про Менглы-Герая в 1475 году. В Воскресенской летописи читаем: «Того же (6983 = 1475) лета Туркове взяша Кафу… Азигирееву орду, Крым и Перекопь осадиша дань давати, и посадиша у них меншего сына Азигиреева Менлигирея, а два брата его, Азигиреевы же дети, убежаша»[779]. Затем несколько далее в той же летописи говорится: «Того же (6984 = 1476) лета посла царь Ахмат ордынский сына своего с Татары, и взя Крым и всю Азигирееву орду, а сына Азигиреева Менгирея съгна, его же Турки посадиша»[780]. Выходит таким образом, что турки в 1475 году, т. е. во время своего нашествия на Крым, посадили Менглы-Герая на ханство, а в следующем 1476 году он был опять прогнан ханом Большой Орды. Следовательно, ему некогда было сидеть в плену у турок. Но летописное известие, по добросовестным изысканиям самого почтенного ученого, стоит совершенно одиноко. Все, что толкуют турецкие писатели о войне Менглы-Герая с Сейид-Ахмедом, ханом Тахт-Иля, кончившейся покорением Тахт-Иля Менглы-Гераем, уже по этому последнему обстоятельству не может относиться к тому нападению сына Ахмедова на Менглы-Герая, которое по нашим летописям случилось в 1476 году. Зато их повествование так близко сходится с сведениями, сохранившимися в Делах Крымских и в летописях наших о покорении Менглы-Гераем Большой Орды в 1502 году, что невольно, говорит г. В.-Зернов, приходишь к заключению о тождестве описанного в обоих памятниках происшествия[781]. Тождество это еще подтверждается сходством рассказа турецких писателей и наших летописцев о плене Муртазы-султана и вторжении брата его, Сейид-Ахмеда в Крым, которое рассказывается в наших летописях под 1485 годом[782]. Сведение о пленении Муртазы находится даже и у Барбаро, и было, по мнению г. В.-Зернова, занесено им в описание своих путешествий «только понаслышке», ибо он еще в 1479 году вернулся на родину, а в 1487 году составлял описание своих путешествий. «Вывод из этого, – говорит г. В.-Зернов, – очевиден: происшествия, описанные турецкими писателями, обнимают период времени от 1484 до 1502 г., и рассказанное ими успешное вторжение Сейид-Ахмеда в Крым не то, о котором паши летописцы говорят под 1476 г., а совершенно другое нападение золотоордынцев»[783]. Такой вывод его опирается главным образом на то, что турецкие писатели ведут свои повествования «без означения года» и, как «мало знакомые с хронологией, могли слить происшествия нескольких годов в одно целое и придать им такой вид, будто они сменялись одно другим»[784]. С таким соображением можно охотно согласиться, а для большей его прочности присовокупить еще то предположение, что не кроется ли причина ахронизма повествований турецко-татарских писателей в умышленном игнорировании ими факта пребывания в турецком плену Менглы-Герая.
Несмотря на все это, «главный вопрос, – заключает г. В.-Зернов, – остается все-таки неразрешенным»[785]. Он и останется таковым навсегда, если и мы тоже останемся при безусловном доверии к хронологической точности наших летописей в вопросе о крымских событиях 1475 и 1476 годов. Но это доверие как-то невольно кажется незаслуженным, если принять в соображение, что о таком крупном происшествии, как вторжение в Крым турок и произведенные ими там завоевания, в наших летописях сказано чересчур уж кратко, и что вообще история Крыма за всю эту эпоху весьма запутана, по словам самого же г. В.-Зернова[786]. Вышеприведенное замечание его относительно турецких авторов, что они, будучи мало знакомы с хронологией, могли слить вместе происшествие нескольких годов, мы думаем, с одинаковой справедливостью может быть применено и к составителям наших летописей: они, по той же самой причине малого знакомства с хронологией быстро чередовавшихся тогда фактов, также могли слить в одно целое события хоть и близкие друг к другу по времени, но все-таки не одновременные; или же, напротив, могли раздробить и развести по разным годам происшествия, которые в действительности не были отдалены одно от другого большим промежутком времени. Пример первого мы видим в отношении утверждения Менглы-Герая на ханстве с помощью турок в 1475 году, т. е. во времени нашествия их на Крым, а доказательство последнего видим в упоминании под 1476 годом о таком нашествии на Крым золотоордынцев, о котором ничего не знают другие историки. В самом деле, если и Барбаро, нарочито интересовавшийся краем, который он посетил и о котором собирал сведения, мог говорить только понаслышке, то ведь и летопись составлялась не все же на основании самых достоверных показаний очевидцев, в особенности когда дело шло о событиях, происходивших в чужой земле. За доказательствами не надо далеко ходить. В числе дел по сношению с Крымом есть наказ послу великого князя Ивана Васильева Тимофею Скрябе, в котором между прочим ему повелевалось держать такую речь к Менглы-Гераю: «Князь велики велел тобе говорити: нынеча пак ко мне весть пришла, что Ахмата царя в животе не стало… А нынеча хто будет на том юрте на Ахматове месте царь, и покочюет к моей земле, и ты бы пожаловал, на него пошел. А язь челом бью»[787]. Вслед затем читаем вот что: «Память Тимофею. Какими делы будет изолгалася та весть, что Ахмата царя в животе нет, а учинится тамо весть, что Ахмат царь покочюет к великого князя земле, ино говоряти царю, чтобы пожаловал, на Ахмата царя пошел. А будет ся то не изолгало, будет полная весть, что Ахмата царя в животе нет, а будет на Ахматове месте иной царь, а какими делы покочюет к великого князя земле, а учинится про то весть Тимофею, ино говорити царю, чтобы пожаловал, на чем слово свое молвил великому князю и ярлыки дал, что ему с великим князем быти заодин на всякого недруга»[788]. Тут уже не летописное повествование, а деловой акт, касающийся весьма важных международных отношений, и тем не менее послу предписывается разговаривать с Менглы-Гераем надвое, будет ли полная или неполная весть о смерти золотоордынского хана Ахмеда. Если в таких важных, составлявших интерес дня, сведениях самими современниками событий допускалась возможность неверности, ошибочности их, то почему бы же эта ошибочность не могла вкрасться и в летописные сказания, которые основывались не на более солидных и достоверных данных.
