Между тем Феридун-бей, помещая в своем сборнике роспись центральных административных пунктов обширных владений Оттоманской империи, включает в Кафский эйялет (генерал-губернаторство) Кафу, Аккерман, Бендер, Авак, Кыл Бурун и Керчь[891]. Из этого видно, что турки, овладев Кафою и другими близкими к морю местностями, образовали из этих новоприобретенных завоеваний отдельное бейлер-бейство, названное Кафским, по имени города Кафы, где имел свое местопребывание представитель султанской власти в стране, и где также были сосредоточены материальные средства, необходимые для поддержания престижа этой власти, т. е. войска и оружейные склады. Обозначение у Феридун-бея Керчи эпитетом лива – показывает, что и там тоже находился турецкий гарнизон, как подобные же гарнизоны, надо полагать, посажены были и в других наиболее важных в стратегическом отношении пунктах в Крыму.
Когда золотоордынский хан Сейид-Ахмед подступал к Кафе, там уже сидел турецкий правитель, по имени Касим-паша, прибегший, как мы видели, к хитрости, чтобы отделаться от внезапно подступившего к городу неприятеля[892]. В наших актах комендант Кафы называется просто «пашой кафинским» без точного его поименования, например, в Делах Крымских впервые упоминается о нем под 1491 годом[893]. В следующем году великий князь Иван Васильевич жалуется Менглы-Гераю, а потом и самому султану Баязиду: «Наперед сего из наших земель наши гости в турского салтана земли ходили, одну тамгу платили, а сила над ними никоторая не бывала… И нынечя нам наши гости били челом и сказывали нам, что над ними летось в турского салтана земле от его людей велика сила учинилася, в Азове паша велел нашим гостем ров копати и камень на город носити. Также в Азове и в Кафе и в и них салтановых городех товары у них оценив возмут да половины цены дадут, а другие не дадут»[894]. Из этой жалобы мы знакомимся с теми порядками, которые турки стали вводить в оставленных ими за собой крымских местностях, названных поэтому «салтановыми городами». Ясно, что эти порядки были частью военно-оборонительного свойства, для обеспечения владений от чьего бы то ни было нападения, частью свойства фискального, в видах извлечения тех материальных выгод, которыми руководились султаны турецкие, водворяя свое господство на Крымском полуострове.
Но содержание вышеприведенных ханских ярлыков показывает нам, что водворение полноправного господства турков в известных местностях Крыма не исключало совсем и власти Крымского хана над ними, но только мудрено теперь с несомненностью выяснить, как эти две власти делили свою компетенцию. Сколь неопределенны были сферы действия двух властей, и к каким эта неопределенность иногда приводила недоразумениям, это довольно характерно изображается в одном происшествии с сыном Менглы-Герая, Сахыб-Герай-ханом, которое описано у крымских историков. Этот хан, отправляясь в поход против черкесов, дорогой остановился погостить, снизойдя к просьбе одного из своих подданных, в его саду, находившемся близь Кафы. Тогда к хану явилась толпа райи с жалобой на несправедливости и притеснения, причиняемые им турецкими солдатами и сипагом, сборщиком податей османских. Хан потребовал их к себе и разразился на них гневом. А сипаг не вытерпел и говорит хану: «Этот хлеб дарован нам со стороны падишаха, и другим нечего вмешиваться». – Хан, еще больше разгневавшись, возразил: «При завоевании Кафы все земли вне ее дальше пушечного выстрела по воле падишаха пожалованы в собственность нашим предкам за их заслуги». Но это оказалось тщетно: враги хана воспользовались этим случаем и перетолковали в Порте слова хана в том смысле, будто бы он не считает Кафу принадлежащей к владениям оттоманским и намеревается захватить ее себе, что навлекло на него, конечно, немилость верховного оттоманского правительства[895].
Так как все почти Крымское побережье, по крайней мере главные его пункты были в руках турецких, то Менглы-Герай обратил преимущественное свое внимание на обезопасение своих владений с той стороны, которой они соприкасались с материком. Прежде всего ему приписывается во всех исторических источниках построение многих укреплений, каковы, например, Ферах-Керман на перешейке Джан-Керман, Кара-Керман и Девлет-Керман на берегах Днепра[896].
Чаще других местностей упоминается у крымских историков Ферах-Керман, потому что это был сборный пункт для ханских полчищ перед выступлением их в поход и росстань отрядов их[897], где ханы делали первые военные распоряжения[898], где происходили предварительные военные совещания[899]. Вместе с крепостью Ором, что значит, по толкованию Ризы, «ров», Ферах-Керман был первым сторожевым пунктом полуострова и сухопутной Станцией на пути из Крыма на материк, подобно тому как Тамань была главным местом переправы крымцев в пределы черкесские. Г. Кондараки сообщает такое, неизвестно откуда взятое им известие о построении этого важного укрепления: «Менглы-Герай-хан построил на нем, на Перекопском перешейке[900], укрепление Феркерман, которое строилось несколько лет итальянскими архитекторами, при содействии пяти тысяч человек и стоило громадных усилий и денег, по отсутствию вблизи камня»[901].
Затем в памятниках дипломатических сношений Крыма с соседними государствами имеются сведения о постройке Менглы-Гераем другого укрепленного городка, которая в свое время была предметом весьма горячих международных переговоров и даже прямых военных столкновений. В июне 1492 года Менглы-Герай писал великому князю Ивану Васильевичу: «На Днепре к тобе брату моему хотим близко быти, город делаем… В Кафе есми был о том городе, наших денег восмь (тысяч) я займовал есми, всего сто тысяч денег занял есми, сто тысяч денег тридцать тысяч да три тысяч алтын, столко денег будет… в шесть месяц отдати надобе; что харчю учиню, твой посол Иван Лобан видит; как братьство учинить, от сего долгу избавить нас, ты брат мой ведаешь… Ещо сесь город, как думаю, молвишь: делай… Аж Бог донесет, сее зимы, с женами своими, со всеми улусы выкочевав, в том городе зимую»[902].
Насколько серьезно хан занят был этой постройкой, и как к ней отнесся великий князь московский, это видно из слов русского посла Заболотцкого, которому дан был такой наказ. «Князь велики велел тобе (хану) говорити: “Боярину еси нашему Ивану говорил, что не пошел еси ныне ратью на своего и на моего недруга на короля землю затем, что на Днепре город делаешь, да из того города изблиска хочешь ему недружбу свою доводити… А что город делаешь на Днепре, и нам сказывали, что тот город далече от Литовские земли, близко деи устья Днепрьского; а ты бы ныне однолично то дело поотставил, а сам бы еси на конь всел и ратью пошел на Литовскую землю…”»[903] Но хан не внял просьбе вел. князя: в октябре того же 1492 года Колычев извещает вел. князя: «Царь, государь, твоих казаков провожал сам; да проводив, государь, твоих казаков, да пошел города делати, да того, государь, городу и сделал да и людей, государь, в том городе посадил… А слышанье наше, государь, таково: пришел от королевича от князя Александра посол о городе. А речи, государь, посла королевича царю таковы: гораздо ли чинишь, на нашей еси земле город доспел и людей еси своих в том городе посадил, то ли твое суседство и дружба? И тово бы еси города отступился нам, а людей бы еси своих из того города вывел вон; а в колко будет тебе тот город убытков стал, и мы тебе те убытки заплатим не в одноряд»[904]. В то же время и сам Менглы-Герай оповещает великого князя в ярлыке: «Да еще слово то, что на Днепре город, долг учинив, весь нарядил есми: ино тот город нарядил есми Божиим изволением… Да еще с Мерскою приказал есми к тебе о своем долгу заплатити, подумаешь борзо»[905]. Но литовцы, которые раньше предлагали хану отступного, только бы он не затевал неприятной им постройки, в следующем году пришли, «наряжоной на Непре город взяли, а что было в городе, то все взяли»[906]. Повторяя в своих грамотах к великому князю свою жалобу на разоренье города, хан высчитывает убытки свои, намекая на то, чтобы великий князь помог ему деньгами на покрытие его долга, тем более что он намеревается возобновить этот город, как необходимый для того, чтобы грозить литовскому князю[907].
