А потом Янис погиб. Забившись в угол больничного коридора, я
блевала от ужаса и боли, билась головой о стены и вдруг сказала: «Господи, ты
не прав». И замерла, испугавшись, что кощунствую. И повторила, теряя твердость:
Господи, ты не прав. Хотя прошло с тех пор пять лет, но тот первый год после
похорон до сих пор вспоминать страшно. Проще всего было уйти, но был сын. Я
хитрила с собой: протяни год, а там сделаешь, что хочешь. Время шло, а боль не
отступала. А потом мне приснился сон: Янис сидел в своем кресле у окна и, пряча
глаза, сказал очень грустно: «Тебе некуда идти. Это вранье, что после смерти
люди встречаются. Здесь ничего нет, и меня нет. Мне так жаль, что я не могу
помочь тебе. Прости». Он встал, толкнул дверь и шагнул в никуда. А я проснулась
в холодном поту и с пустотой в сердце. Я всегда верила ему и теперь поверила
сразу. Смерть стала бессмысленной. Я вернулась в родной город и начала жизнь
заново. У меня был сын, была работа и была жизнь, которую я должна прожить.
Понемногу все наладилось. Я по-прежнему усердно молилась, но гибель Яниса все
изменила: Господь больше не был добрым, заботливым отцом, он стал тем грозным
библейским Богом, завистливым и жестоким, которого следовало опасаться и
которому не следовало доверять. Впрочем, ладить с ним было можно, и мне это
удавалось: сегодняшний день тому пример. Потому и молилась я очень усердно,
надеясь что-нибудь наперед выторговать.
Воспоминания меня расстроили, и я решила выйти на крыльцо,
воздухом подышать. Видно, та же мысль пришла и Витьку в голову.
— Посиди, — сказал он, — соловья послушай.
Все складывалось как нельзя лучше. Витек помолчал, потом
спросил, точно нехотя:
— Мент твой гнилой мужик. Вот что.
Про мента мне было неинтересно. Я молча кивнула. Витек еще
помедлил, видно, слова подыскивал.
— Как же ты после такого мужика за этого мента пошла?
Я бы с удовольствием послала его к черту, и это было бы
правильно. Но маловыгодно. От меня ждали оправданий. Я пожала плечами и сказала
грустно:
— Так вышло… Мы с Валеркой в одном дворе росли, в одном
классе учились. Когда Янис погиб, я сюда вернулась, и он тут как тут.
Заботливый. Гвоздь вобьет, полку повесит, звонок починит. С Роландом в шахматы
играет. Вот и женились. Не очень понятно, да? — на мой вкус, вышло
трогательно.
— Да чего не понять, ясней ясного. Бабе тяжело
одной, — он помолчал. — Машину водишь, класс. Школа. Пацан как,
спортом занимается?
— Учу понемногу. Он у меня стоящий парень.
— Есть в кого, — кивнул Витек, — я мужа
твоего уважал и тебе зла не хочу, — решился он наконец. — Если ты
каким боком в этом деле увязла, так скажи сразу.
— Каким таким боком? — усмехнулась я. —
Влезла по самые уши. Вы в Москву вернетесь, а мне здесь жить. Так что или с
врагами своими замиряйтесь, или их с собой берите.
Витек поразмышлял о чем-то, кивнул.
— Смотри, дело твое. С Павлом шутить не советую.
Я только вздохнула: какие тут шутки.
* * *
Утром после завтрака Гиви, Витек и Мишка куда-то отбыли,
Павел на веранде смотрел видео и пило пил. А я подумала, может, чего узнаю, и
спросила:
— Мы здесь прячемся или отдыхаем?
— Отдыхаем, — ответил он. По его тону ясно было,
что я уже все узнала.
В десять ртуть в термометре подскочила до тридцати, я решила
позагорать.
Все ж таки у меня отпуск. Взяла покрывало и улеглась на
лужайке, на несколько часов став предметом почти неодушевленным. Правда, я не
забывала переворачиваться со спины на живот, чтобы загар ровнее ложился, а в
остальном больше походила на бревно: глаза не смотрят, уши не слышат, и
мыслительные процессы приостановились. Из сонного оцепенения меня вывел голос
Павла:
— Пива хочешь?
— Лучше чай, — ответила я, чтобы отвязаться. Через
несколько минут он опять позвал:
— Иди, пей.
Никуда идти мне не хотелось, но есть предложения, от которых
не отказываются, по моему мнению, это было из их числа. Я прошла в душ,
постояла под холодной водичкой, чтобы немного прийти в себя, и вышла к чаю в
купальном халате и полотенце на голове. Чай пили чинно и практически молча.
— Мы здесь надолго? — в пустоту спросила я.
— Расскажи мне еще раз про Серегу.
Я вздохнула и рассказала. Павел курил, думал.
— Что-то здесь не то, — сказал наконец.
— Что «не то»? — возмутилась я.
— Мало на него похоже.
— Господи, ты ведь не Господь Бог и не можешь знать о
нем все.
— Что-то не то.
— Не знаю. Рассказываю, как есть.
— Сомневаюсь.
— Мне что, могу рассказать, как тебе больше нравится.
— Что это ты из себя все дурочку строишь? Ты ж за
границей жила, в Англии, например. И кое-что повидала.
— Психологи рекомендуют разговаривать с индивидуумом на
доступном ему языке.
— А, вон оно что. Выходит, это я дурак?
— Это ты сказал. Я с тобой ссориться не хочу, —
торопливо заверила я, — сам говорил, запасной задницы у меня нет.
— Хорошо, что ты это понимаешь.
— Так вы сколько раз объясняли.
Павел усмехнулся. Настроение у него было мирное. Я сидела,
ногой раскачивала и вдруг поймала его взгляд: пялился он на мои коленки. Тут я
прикинула, что мы на турбазе, в уединенном домишке, где никому до меня дела
нет, и перепугалась по-настоящему. Когда я всерьез испугаюсь, могу такого
натворить… я одернула халат и рявкнула:
— Прекрати так смотреть.
Он поднял голову и на меня вытаращился.
— Что?
— Прекрати на меня так смотреть! — храбро
повторила я, наверное, со мной все ж таки солнечный удар приключился… В таких
случаях обычно говорят: лишился дара речи, вот Павел его и лишился. Посмотрел
ошалело, пошевелил губами и вдруг выпалил:
— Да нужна ты мне… добра такого… У меня жена
манекенщица, не тебе чета…
— А чего орешь-то? — успокоившись, миролюбиво
спросила я. — Всем свойственно ошибаться. Показалось. Извини. А то, что
боюсь, так это понять можно, кто б не испугался.
— Лучше иди куда-нибудь, загорай, — махнул рукой
Павел.
