— Нам переговорить надо, — серьезно сказал
Павел. — А ты его посторожи. Хоть он никакой и уже успел в штаны наложить,
оставлять его без присмотра ни к чему. Держи пистолет, начнет дергаться,
засвети в лобешник.
Я попробовала возмутиться:
— Чего это я его сторожить должна? И что это у вас от
меня за секреты? С чего это вдруг? И потом, я есть хочу.
— Так все равно еще ничего не готово. Думаю, ты мне в
такой малости не откажешь и возражать не будешь, — и они ушли, пока я все
еще соображала, возражаю я или нет. Я все-таки высунулась вслед за ними и
полюбопытствовала:
— А что мы с ним делать-то будем?
— Вот сейчас и решим. Для начала поспрашаем.
— Павел, ты ведь ничего такого, — грозно начала
я, — в гестапо я играть не буду. Понял? И тебе не дам. Я даже думать не
хочу, что ты можешь…
— Какое гестапо, Юлька? Мы ж не звери. Спустим с него
шкуру и домой отпустим.
— Мне твои шутки не нравятся.
— Ладно, убьем вполне цивилизованно, по-людски.
Устраивает?
— Павел, — укоризненно сказала я, но он меня
перебил:
— Да уйди ты наконец.
— Не ори на меня, — решила я обидеться.
— Я тебе где велел быть? Иди, пока я добрый.
— Хоть Мотя и подлец, — начала я, тут Витек влез
неожиданно:
— В гестапо Мишка любил играть. Да вот отыгрался…
— Вы долго будете базарить? — начал злиться Павел.
— А как вы его поймали? — спросила я.
— Гиви, выкинь ее отсюда. Она до завтра будет вопросы
задавать.
— Не надо меня выкидывать. Я сама уйду, — Павла
злить не следовало. Я вернулась к Моте.
Смотреть на него желания не было, и я в сторонке уселась на
диване и томилась. Мотя вдруг стал каким-то синим и еще больше задергался. Тут
я сообразила, что его, видимо, тошнит, и к двери кинулась.
— Павел, — позвала, — рот ему освободи. Ему
плохо.
— Да хорошо ему, хорошо.
— Он же захлебнется.
— Подходящая смерть для такой свиньи.
— Как хочешь, а тряпку я сниму.
— Он матерится так, что уши вянут.
Материться Мотя не стал, может, просто не мог. Его долго
рвало. Я ведро нашла, но пока искала, Мотя уже голову назад откинул,
часто-часто дыша.
— Конечно, не очень красиво с твоей стороны пачкать пол
в чужом доме, — заметила я, — но, пожалуй, не один ты виноват.
Воняло премерзко. Я подумала, что мне здесь жить, хоть и
недолго, выходило, что придется все здесь убрать. Я за тряпкой сходила. Мотя к
этому времени совсем оправился и заговорил. Ничего интересного. Мне это быстро
надоело, я на него тряпкой замахнулась и пригрозила:
— Будешь гадости говорить, позову Гиви, он тебе опять
кляп затолкает.
Мотя замолчал. И тут случилось то, чего я никак не ожидала.
Выражение его лица враз переменилось, даже глаза засияли, и улыбка на губах
была такая… Смотрел он на мой медальон.
— А я ведь эту игрушку знаю, — сказал он.
Этого не могло быть. Но я испугалась. Он увидел мой страх и
понял, что попал в точку.
— Так вот в чем дело… как же я сразу… ах ты, сука!..
— Заткнись, — сказала я, выпрямляясь, —
заткнись и, может, жив останешься… Я тебя сейчас развяжу, смоешься через окно.
Я распутала веревку, Мотя поднялся, повернулся ко мне,
злорадно улыбаясь, сделал шаг и вдруг понял. Испугался, крикнул:
— Павел!..
Но я завизжала на полсекунды раньше, перекрывая его вопль,
выстрелила и сползла на пол, видя, какой тошнотворный вид приобрела стена
напротив. Мужики влетели в комнату с оружием в руках. Я сидела, вытаращив глаза
и лишившись дара речи.
— Черт, она его пришила, — выругался Павел, —
ну что за баба. Просили тебя?
— Ты сам сказал, — с трудом ответила я, —
будет дергаться…
— Он что, дергался?
— А что он, по-твоему, делал? — заорала я, а потом
заревела.
— Это ты, дура несчастная, его развязала?
— Что я, с ума сошла? Я убирала за ним, а он вдруг как
вскочит, толкнул меня, а пистолет на диване, и я… — тут я заревела
по-настоящему.
— Ну вот, какого черта я его сюда тащил,
по-твоему? — злился Павел.
Я только плечами пожала.
— И что теперь делать прикажешь? Как убийцу искать?
Надо же так все испортить…
— Чего ты орешь? Я что, в охранники нанималась? Из-за
вас, придурков, в тюрьму сядешь… — тут я так перепугалась, что побледнела и
вознамерилась упасть в обморок.
— Эй-е-ей, — направился ко мне Павел, — ты
меня пугать завязывай. Шлепнула, и черт с ним. Не велика потеря. Еще
кого-нибудь поймаем. Надо его зарыть где-нибудь. Кончай реветь, лучше здесь все
вымой.
Конечно, после всех этих событий ужинать мне расхотелось. Я
вилкой салат ковыряла и грустила. Несколько раз реветь принималась.
— Не дойму, как он развязаться мог, — никак не
желал успокоиться Витек, — я ж проверял, все путем было.
— Откуда мне знать. Гиви вон цепи рвет… Я его не
развязывала, и замолчи лучше. Без тебя тошно. — Я заревела, отодвинула от
себя тарелку и сказала:
— Домой хочу.
— Кончай ныть.
— Тебе хорошо, а мне людей убивать непривычно,
переживаю. И вообще, переубивали вроде всех, и пора нам на заслуженный отдых.
Павел молчал, и я к нему полезла:
— Павел, поедем ко мне, не хочу я здесь. Или опасно
очень?
— Не опасней, чем раньше. Мотя покойник.
— А дружки его?
— Что дружки? У них теперь не о том голова болеть
должна.
— Так и поедем тогда, не хочу я здесь ночевать.
— Что так?
— Боязно, — поежилась я.
— Мотю, что ли, боишься? Так он в лесочке зарыт.
— Вот и боюсь.
— Привидения, что ли?
— Замолчи. Разве их ночью поминают…
