— Чем не угодил? Город как город… Старинный, красивый.
Крупный областной центр…
— Крупный, — скривился Павел, — паршивый
городишко.
— Ну, паршивый и паршивый, что ж теперь?
— Не понимаю, как ты здесь жить можешь.
— Нормально живу. Жила, пока тебя черт не принес.
— Жить надо в столице.
— Это кто сказал? — удивилась я.
— Это я сказал.
— А-а. Ну так ты там и живешь.
— А чего б тебе там не жить?
— Это в каком смысле?
— В буквальном. Что, там занятия подходящего найти
нельзя? Те же самые книжки, пиши на здоровье. Если ты насчет квартиры и
прочего, так в голову не бери. Все будет.
— Эй, — окликнула я. — Ты меня в содержанки
зовешь, что ли?
— Что за слово откопала, а?
— Я не поняла, да или нет?
— Ну, да.
— Чокнулся совсем, — покачала я головой, —
какая из меня содержанка?
— Если тебе надо обязательно в школе горбиться, так в
Москве их сколько угодно.
— Да не люблю я Москву, шумно, людно, в метро меня
тошнит.
— Сказала, в метро, на что оно тебе?
— У меня тетка в Москве, одна в трехкомнатной квартире.
Давно зовет, помирать собралась, квартиру ей жалко.
— Вот. Слушать тетку надо.
Я вымыла руки, села рядом с Павлом, повертела сахарницу в
руках и сказала:
— Ты, Павел, выдумщик. Приеду я в Москву, и что? Часто
видеться будем? Я в театр, ты в ресторан, я в музей, ты в казино, я за
тетрадки, а ты в сауну. Знаешь басню «Когда в товарищах согласья нет, на лад их
дело не пойдет»? Про нас басня.
— При чем здесь басня какая-то дурацкая?
— При том. Ты умный, пошевели мозгами. Пока мы здесь
под пулями прыгали — было одно, а там проблемы пойдут другие. И все будет
по-другому, буднично и жестоко. И давай об этом больше не говорить.
— Я, если честно, думал, что ты… рада будешь, что
позвал, что я вроде что-то значу, нет?
— Нет, — улыбнулась я. — Ты не злись, но
влюбиться в тебя я не могу, просто не могу, и все. Может, в тебе всего с
избытком, но того, что мне надо, нет.
— А в твоем хмыре есть?
— Вот видишь, ты даже мысли допустить не можешь, что
такого, как он, любить можно, вот так и я: не могу представить, что ты и я
вместе. Бред.
— Ясно, — Павел замолчал, и было заметно, что
злится. Где он блуждал в своих мыслях, кто знает, поднял голову, спросил:
— Скажи честно, Серега тебя любил?
Теперь, когда партия сыграна, я вполне могла сказать правду,
но… в общем, Павел прав, совсем чужим он не был, и было мне его по-человечески
жаль. Потому я головой покачала и ответила:
— Нет. Конечно, нет. Я совсем не знала твоего брата. И
вот еще что, Павел. В сентябре Константин Осипович вернется, и мы… мы уже давно
решили… ему непонятно будет, если ты вдруг… я прошу, не порти мне жизнь, не
приезжай.
— Не волнуйся, — сказал Павел, из-за стола
поднимаясь. — Мешать не стану. Гордость имею.
— Спасибо, — тихо сказала я.
В дверях он обернулся.
— Будешь у тетки, позвони, чтоб знать, что жива.
— А чего со мной сделается? Вот вы уедете, и жизнь моя
пойдет по-старому.
— Позвонишь?
— Конечно, нет. Зачем? Ты глазами не сверкай. Подумай.
Позвоню, и ты приедешь, и мы по Москве покатаемся, и ты спросишь: «Как дела», и
я отвечу: «Хорошо», и замолчим, и будем придумывать, что бы еще сказать. И
ждать, когда ж наконец можно проститься. А потом тоскливо и горько будет, и
подумаем: лучше бы не встречаться.
Он стоял, сунув руки в карманы брюк, смотрел на меня, и в глазах
его была тоска.
— Ты странная баба, Юлька, — наконец сказал он.
— Не знаю. Только прощаться мы с тобой будем навеки. И
вот еще что: ты не сердись, ночевать я пойду к соседке. От греха.
* * *
Утром я встала очень рано и пирогами занялась, так что, когда
мужики проснулись и в кухню вышли, они, румяные, пышные, на столе стояли.
— Вот, посидим на дорожку, — сказала я.
Мы сели. Гиви два пирога съел, похвалил, может, конечно, из
вежливости. Павел был хмурый и молчал. А Витек, тот всегда молчит. Тут Афганец
явился, я его тоже за стол пригласила, он чай выпил, пирог съел и говорит:
— Большое спасибо, очень вкусно.
А у меня, видно от волнения, с головой что-то стало, я и
отвечаю:
— Пожалуйста, всегда рада, — тут я себя дурой
почувствовала и говорю:
— То есть, я не в том смысле, чтоб вы еще приходили,
если честно, так мне уже все порядком надоели…
Афганец засмеялся и говорит:
— Я понял. Это просто формула вежливости.
— Да, вот именно, формула.
Где он таких слов нахватался?
Тут все встали и начали прощаться. Первым подошел Витек,
пожал мне руку и сказал:
— Давай. Приятно было познакомиться.
Мы все малость ошалели, а он пошел как ни в чем не бывало.
— А Витек прав, — хохотнул Гиви, — давай,
Юлька.
Я подумала и спросила:
— Если я чего тебе на память решу подарить, возьмешь?
— Возьму.
Я сняла медальон и ему на шею надела.
— Держи. Говорят, кто его носит, от пуль заговоренный.
Только сам-то особо не лезь.
Гиви обнял меня, по спине рукой похлопал и сказал:
— Я там на книжках телефон оставил. Мало ли чего, жизнь
штука чудная.
— Спасибо, — сказала я, и он ушел.
Павел ко мне подходить не стал, сразу к двери направился, но
в дверях остановился и сказал Афганцу:
— Алексей, Юлька во всей этой истории сбоку припеку. Не
хочу, чтобы у нее неприятности были.
— Кому она нужна? — пожал плечами Афганец.
Павел нахмурился.
