– Ведите его в лагерь, – сказал он.
Двое обыскали меня и, подталкивая в спину дулами автоматов, повели по лесистому склону. Кровь из носа шла не переставая, и я на ходу вытирал ее рукавом свитера.
Скоро увидел в овражке костер и сидящих возле него людей. Большая половина из них была одета в обычную гражданскую одежду: в джинсу, спортивные костюмы, кожаные куртки; многие были обуты в кроссовки. Между тем в поведении всех этих людей чувствовалась определенная дисциплина.
Мое появление сразу привлекло внимание.
– Стой здесь! – сказал старший, схватив меня за плечо. – Ты кто такой?
Он сверлил меня своими черными глазами.
– Убежал из российской армии, – сказал я.
– Где была твоя часть? – спросил он отрывисто.
– Там за горами какой-то город. Даже не знаю, как называется. Убежал в первый же день, как нас только привезли.
– Да что с ним разгавариват, – раздалась из сидящей поодаль группы ломанная русская речь. – Отрезать ему башка, и дела конца.
Я страшно испугался. Для этих типов человеческая жизнь, видимо, ничего не стоила. Увидев мое состояние, люди-животные снова захохотали. Человек с крючковатым носом поднял руку, и голоса затихли.
– Где конкретно тот город? По карте показать можешь? – снова спросил главарь.
– Я не знаю. Бежал сначала на запад, а потом на юг в горы. По солнцу ориентировался.
– Похоже, он на Грозном быль, – снова послышался голос.
– А куда бежал?
– В Армению. У меня там друг. Не хотелось погибать ни за что. В военкомате обещали, что буду служить в нормальной части! Понимаете, меня обманули…
– Трус, – послышался совсем рядом женский голос.
Невольно бросил туда взгляд.
Одна из неподвижно сидящих у костра фигур зашевелилась, и ко мне повернулась девушка с тонкими правильными чертами лица. Волосы ее были убраны под косынку защитного цвета.
– Своих бросил, – жестко добавила красавица.
Все молчали, ожидая, что женщина скажет дальше, но она замолчала и стала копошить веткой угли.
– Ладно, Ули, отвезешь его в штаб к Хасану. Там разберутся, что с ним делать. Может, он нам еще послужит.
– А зачем в горах нужны трусы? – сказала женщина. – Чтобы из-за такого, как он, погибло много джигитов?
– Не обсуждать приказания! – грозно прикрикнул на нее кривоносый.
До вечера меня караулили двое, разрешив прилечь у толстых корней огромного вяза. Даже принесли еду – половину лепешки, которую я с жадностью съел, запивая водой из кружки. Когда стало смеркаться, послышался звук мотора, и сразу большая группа боевиков стала подниматься с земли, отряхиваться, забрасывать за плечи автоматы. Лесные люди, и среди них эта женщина, потянулись к дороге, на которой стоял ПАЗик – автобус, похожий на те, которые обслуживают похороны.
Мужчины на ходу разговаривали, дружески похлопывали друг друга по плечам. Если бы не бряцающее за плечами оружие, да не угрюмые типы, что подталкивали меня своими страшными автоматами, можно было подумать, что возвращаются с пикника спортсмены.
– Гирь! – прикрикнул сзади один из конвойных и больно ударил меня прикладом в спину, когда я остановился, чтобы пропустить проталкивающихся в салон боевиков.
За спиной послышался знакомый мне уже женский голос. Она сказала что-то на местном наречии, и мои конвойные заржали, перемежая свой смех восклицаниями, из которых понял только то, что женщину зовут Ули. Она вплотную за мной протискивалась в автобус.
– Камон, бейби! – она кивнула красиво очерченным подбородком и посмотрела на меня холодными, голубовато-серыми глазами.
Когда я поднялся на площадку, Ули скомандовала, показывая на свободное сидение напротив входной двери:
– Туда садись.
В ее речи чувствовался прибалтийский акцент. Пододвинув меня к занавешенному окну, она села рядом и поставила между стройных ног снайперскую винтовку.
– На, вытрись, все лицо в крови, – и Ули бросила мне на колени белоснежный носовой платок. Я принялся оттирать с лица запекшуюся кровь.
В салоне приглушенно переговаривались, крепко пахло сигаретным дымом. Надо мной тускло светил единственный дежурный фонарь. Скорее всего, на виду меня усадили специально, чтобы было хорошо видно. Да и что я мог предпринять, находясь среди такой толпы головорезов?
Наконец автобус дернулся и затрясся по ухабистой дороге.
Ули, видимо, почувствовала мой взгляд, который я не отводил от ее крепких бедер (смотреть на угрюмых горцев я попросту боялся). А может быть, на какое-то время просто захотела почувствовать себя настоящей женщиной? Она развязала косынку, и светлые вьющиеся волосы рассыпались золотистым водопадом по ее плечам. Мне показалось, что в этот момент в салоне голоса заметно притихли. Наверное, все мужчины уставились на нее. Но потом привычный гул голосов возобновился.
Не в силах удержать свое любопытство, я кинул взгляд на ее безупречное лицо. Ули покосилась на меня и улыбнулась краешком губ. Я отвел глаза, делая вид, что осматриваюсь, и тут же получил болезненный толчок локтем в бок:
– Не оглядывайся, – прошипела она.
Однако я успел увидеть, что проход автобуса пуст, а сидения все заняты. Сидевшие на них боевики общались друг с другом, не обращая на нас никакого внимания.
Затем Ули расстегнула пошире ворот, как будто нарочно показывая кусок своего нежного тела выше груди. Но я уже боялся смотреть на нее, понимая, что с этой девушкой шутки плохи.
– Ты что, маменькин сыночек? – она слегка повернула голову.
Я робко поднял на нее взгляд, и показалось, что ее глаза будто бы немного потеплели.
Пожал плечами и одновременно замотал головой, робея перед ней.
– Нет, почему, – сказал я, – нормальный парень, только не хочу воевать.
Она замолчала.
– Ты у матери один? – спросила она.
– Да, а откуда вы знаете?
– А девушка тебя ждет?
– Да, – сказал я, хотя был далеко не уверен.
– И я ждала своего, да он не вернулся, – сказала она задумчиво.
– А что со мной будет дальше? – спросил я, с надеждой глядя на Ули.
– Ничего хорошего. Они вас, русских, просто так не отпускают. Скорее всего, потребуют за тебя выкуп, много денег. Но твоя мать миллионов собрать не сможет и тогда тебе будет кердык.
– А что такое кердык?
– Да ты чего, парень? Ты где жил-то? – она взглянула на меня с презрительным удивлением.
– В Москве.
– Там все такие наивные?
Она опять замолчала.
Я испугался. Снова подумал о маме. Ведь если со мной что-то случится, она не переживет.
