Вряд ли британский дипломат был первым, кто сообщил Екатерине эти истины. Однако мимо текстуальных параллелей в книге Рюльера и в «Записках» Екатерины проходить не стоит. Француз передавал отголоски реально состоявшегося разговора. Новый английский посланник сэр Чарльз Хэнбери Уильямс (Генбюри Вильямс) прибыл в Россию весной 1755 г. Екатерина сразу выделила его из круга иностранных министров. На празднике в Ораниенбауме по случаю именин великого князя «у нас с ним был разговор столь же приятный, сколь и веселый»444, – вспоминала она о новом знакомом. Тогда ли кавалер поделился с великой княгиней своим кредо или чуть позднее, в сущности, не так уж важно. Он работал с Бестужевым над субсидной конвенцией и быстро вошел в круг доверенных лиц царевны, поддерживая ее стремление играть самостоятельную роль.
Вскоре Екатерина поняла, что в новом положении – матери наследника – она имела куда больший государственный вес, чем раньше. Перед ней начинали заискивать в надежде на будущее. Ее расположения добивались. Угождая императрице, чье здоровье день ото дня становилось хуже, придворные в то же время не забывали сделать лишний реверанс в сторону великой княгини – восходящей звезды. «Ее и любят, и уже опасаются, – писал 11 апреля 1756 г. Уильямс. – Даже все те, кому весьма благоволит императрица, втайне ищут случая подольститься к Ее Императорскому Высочеству»445.
Многоопытный канцлер Бестужев нашел в лице Екатерины талантливую ученицу. Их альянс был выстраданным, они шли к нему много лет, тесня и выживая друг друга с политической арены. Теперь, объединившись, эти люди готовились свернуть горы. Их общими врагами стали Шуваловы. Именно против них великая княгиня ополчилась в первую очередь, создав за счет общей неприязни к клану фаворита нечто вроде своей партии.
«Я выказывала им глубокое презрение, я заставляла других замечать их злость, глупости, я высмеивала их всюду, где могла, всегда имела для них наготове какую-нибудь язвительную колкость, которая затем облетала город… Так как было немало людей, которые их ненавидели, то у меня не было недостатка в поддержке. Графов Разумовских, которых я всегда любила, я больше, чем когда-либо, ласкала… Шуваловы сначала не знали, на какой ноге плясать»446.
Когда-то именно так действовала мать Екатерины против вице-канцлера Бестужева. Любопытно, что дочь до мелочей повторила опыт принцессы Иоганны, прежде столь осуждавшийся ею. Легче всего оказалось собрать сторонников против общего врага. Поскольку семейству молодого фаворита завидовали, а два его кузена успели обидеть многих, то неприязнь к Шуваловым послужила благодатной почвой для агитации. Великая княгиня в данном случае возглавила общественное мнение. Вокруг нее, как некогда вокруг острой на язык княгини Цербстской, стали собираться недовольные.
Это не была по-настоящему влиятельная и сплоченная группировка. Скорее летучий отряд, сильный всеобщим одобрением. Наша героиня фактически создала группу поддержки из воздуха. Обрушиваясь на могущественных врагов, она тем самым набивала себе цену. Реально за ее спиной стоял только Бестужев, так же как настоящим союзником принцессы Иоганны был один Шетарди. Но прусские «матадоры» изрядно попортили кровь Алексею Петровичу, ибо их действия одобрялись большинством. Тогда как обладавший весомой властью канцлер оказался чуть ли не в изоляции.
Теперь похожую интригу предстояло развить Екатерине. Она отлично справилась с делом. Не только насмехалась над врагами и настраивала против них свет, но и перебивала выгодные для Шуваловых матримониальные партии, что при тогдашнем значении родственных связей, когда члены близких семейств составляли общие группировки, много значило. Так, на Масленицу 1757 г. ей удалось сговорить фрейлину Марину Осиповну Закревскую, племянницу Разумовских, за своего друга, наследника громадного состояния Льва Нарышкина, которому мать прочила в жены девицу Хитрово, племянницу Шуваловых.
При этом очень характерны рассуждения Екатерины: «Нельзя допускать этого брака… надо дать Льву в жены кого-нибудь в нашем духе». К этому времени вокруг нее уже сложился кружок родни Нарышкиных, которые поддерживали великую княгиню, и выражение «в нашем духе» означало: из нашей партии. Так и случилось. Интрига вскрылась только после того, как императрица дала согласие на свадьбу. «Шуваловы были удивлены способом, которым провели Хитрово и их самих… Этот брак Льва Нарышкина сдружил меня более, чем когда-либо, с графами Разумовскими, которые действительно желали мне добра… и не были также недовольны тем, что одержали верх над Шуваловыми»447. Так скреплялись политические союзы.
БЕДНАЯ АННА ДМИТРИЕВНА
Великая княгиня иронизировала, говоря, что «это был еще лишний знак внимания», проявленный ею по отношению к врагам. Она отлично знала, что с Шуваловыми шутки плохи. Е.В. Анисимов удачно назвал Петра и Александра Ивановичей «братьями-разбойниками». Удаление фаворита-соперника Бекетова, дуэль, чуть не стоившая Чернышеву головы, свидетельствовали о жестких методах борьбы. Впрочем, приемы Бестужева мало отличались от действий его врагов, так что все участники конфликта стоили друг друга.
Буквально на третий день после родов Екатерины произошло событие, способное если не напугать, то, во всяком случае, предостеречь неосторожного политического игрока. От императрицы пришли спросить, не осталась ли в комнате великой княгини голубая атласная мантилья, которую надевала государыня, когда заходила к невестке. В помещении роженицы было холодно. Мантилью нашли и отослали ее величеству. Но тем временем в поисках накидки одна из горничных Елизаветы – ее тезка и старинная подруга Елизавета Ивановна Франц – сунула руку под изголовье ложа государыни и нащупала там какой-то пучок волос.
Дочь Петра смертельно боялась колдовства. В ее царствование процессы над «придворными» ведунами не были редкостью. Справедливости ради скажем, что они шли и при великом преобразователе, и при Анне Иоанновне и заканчивались обычно гибелью обвиняемого. Дав обет не применять смертную казнь, Елизавета фактически смягчила ситуацию – ворожей больше не лишали жизни448. Однако это не отменяло ни суеверия государыни, ни ее страха порчи. Суды продолжали разбирать дела о сглазе и покушении на царское здоровье. «Здешняя страна похожа на такую, где властвует инквизиция… – замечал в донесении 1746 г. французский полномочный министр Луи Д’Альон, – она вот-вот погрузится в первобытное свое состояние, ибо духовное сословие не может в ней владычествовать без помощи невежества и суеверий».
Дипломат перегибал палку, показывая ситуацию такой, какой ее хотели видеть в Париже: «Эта страна не походит на другие: она движется назад и нечувствительно пребывает в изначальном хаосе… Не европейским нациям оплакивать это попятное движение России»449. При реформаторе Петре I колдунов жестоко пытали и казнили за попытки положить в кушанье «шпанских мух» или за «зелье кровавого цвета», которое вливали в царские следы450. При Елизавете – ссылали. А Екатерина II по рационалистическим соображениям отказалась от ведовских процессов и законодательно запретила пытку. Так что нравственный климат в России все-таки менялся, власть уходила от средневековых представлений, приближаясь к просвещенческим. Августейшая свекровь нашей героини стояла как бы на середине этого пути: от природы она была несклонна к жестокости, но подозрительна, легко пугалась «лягушачьих лапок» под кроватью, ниток на ковре и меловых кругов на паркете.
