В одночасье Уильямс сделался из уважаемой персоны «попугаем на острове Борнео». Причем без малейшей вины. Ведь лондонское начальство крайне скупо делилось с ним информацией о параллельных переговорах. Теперь сэру Чарльзу предстояло убеждать русскую сторону, что одна конвенция ничуть не противоречит другой. Это было непросто, если учесть, что Бестужев десятилетиями числил себя среди самых непримиримых врагов Фридриха II и успел внушить своей ученице сходное мнение.
«Недавно великая княгиня открыла мне свои чувства касательно прусского кроля, – писал дипломат еще в октябре 1755 г. – Она не только убеждена, что он исконный и самый опасный враг России, но, похоже, у нее есть и личная неприязнь к нему… Она сказала, что… король, несомненно, есть худший из людей в целом свете». Любопытное заявление для человека, обязанного своим статусом именно Фридриху II.
С тех пор как Екатерина сделалась великой княгиней, прошло более десяти лет и миновало множество политических коллизий, когда принадлежность к прусской партии играла против нашей героини. Из труднейших положений ей приходилось выбираться самой, не имея опоры в далеком покровителе. Но не это стало главной причиной неприязни Екатерины к Фридриху. Такие гордые, чувствительные натуры не забывают посягательств на свою волю, попыток помыкать ими. Великая княгиня не могла простить королю, что он когда-то смотрел на нее как на «свою» креатуру, считал себя вправе распоряжаться ею и матерью. Внешне податливая и даже угодливая, внутренне Екатерина обладала развитым чувством собственного достоинства, а оно неизменно приводило ее к конфликту с теми, кто стоял выше. Будь то неделикатная Елизавета или циник Фридрих.
Однако если в октябре отзыв нашей героини был вполне приемлем для Уильямса, то после подписания Вестминстерского трактата картина изменилась. «Она призналась мне, сколь поразило ее известие о договоре с Пруссией, – доносил сэр Чарльз 11 апреля 1756 г., – но после того, как договор сей был разъяснен ей канцлером и мною, у нее не осталось против него никаких возражений». Уильямс выдавал желаемое за действительное. Бестужев и его ученица примирились с неизбежностью. Ничего другого им не оставалось, если они хотели продолжать получать субсидии.
В угоду дипломату Алексей Петрович немедленно присовокупил к донесениям русского посла из Лондона свои разъяснения, которые продиктовал ему Уильямс, и в таком виде передал на высочайшее имя: «Петербургская конвенция уже склоняет короля прусского к умиротворению… Слава самой императрицы, утвердившей мир единым росчерком пера, ничуть не менее, чем ежели бы он был достигнут блистательной победой»559.
Слова, слова, слова! Неудивительно, что им не предали значения. После случившегося стоило ли Уильямсу ожидать быстрой ратификации договора? Документ стремительно терял смысл. Сэра Чарльза беззастенчиво водили за нос, уверяя, будто проволочки с ратификацией происходят то из-за радикулита Елизаветы Петровны, то из-за ушиба правой руки. Словом, императрица ни под каким видом не может держать перо. Наконец, 14 (25) февраля подпись была получена, однако в трактате появился новый пункт: конвенция вступала в силу только в случае нападения Пруссии на владения Англии. Тем самым Россия показывала, что для нее не может быть никакого совмещения договоров: один исключает другой.
Вместе с ратификацией Уильямс получил «секретнейшую декларацию»: «Британское министерство не может не припамятовать, что негоциация никогда ничего другого в виду не имела, как только воздерживать прусского короля от всякого скоропостижного предприятия и учинить ему сильную диверсию»560. В Лондоне были возмущены, как сэр Чарльз осмелился принять подобный документ. Государственный секретарь по иностранным делам граф Роберт Холдернесс выговаривал послу: «Удовлетворение, которое Его Величество получил из присланного Вами отчета, что обмен ратификаций, наконец, состоялся, было сведено на нет врученной Вам декларацией»561. Советники Георга II полагали, будто конвенции «за» и «против» Пруссии можно примирить между собой. «Моей идеей было совместить эти два договора»562, – признавался премьер-министр герцог Томас Ньюкасл.
Когда Россия потребовала разъяснений, ей было сказано, что король Англии рассчитывал на договор с Елизаветой в случае неисполнения Фридрихом II своих обязательств. Ответа хуже придумать было нельзя: он выставлял Петербург в качестве второстепенного союзника, дружбой с которым можно пренебречь ради более «авантажного» партнера.
Вестминстерское соглашение между Англией и Пруссией разрушило старую систему союзов на континенте и повлекло за собой целый каскад новых договоров, направленных теперь против Берлина и Лондона в связке. Недаром исследователи уже второе столетие обвиняют Ньюкасла и Холдернесса в крайнем невежестве. Один профессионал, находясь в Петербурге, не мог поправить дело.
В мае 1756 г. был заключен Версальский договор между Австрией и Францией. Фридрих II поторопился его разрушить, напав на союзника Вены – польско-саксонского монарха Августа II. Неудачи с первых шагов должны были, по его мысли, охладить пыл врагов. Но произошло обратное – нападение на Саксонию только подтолкнуло Петербург к действиям. 31 декабря (11 января) 1757 г. Россия присоединилась к Версальскому договору, а 22 января (2 февраля) заключила новый русско-австрийский союз. Позднее эти события назовут «дипломатической революцией».
5 мая 1757 г. русский посол в Лондоне князь Голицын получил из Петербурга рескрипт: «Мы законное и неоспоримое имеем право нашу от 19 сентября 1755 года с английским двором ни малейше не исполняемую конвенцию совсем недействительной считать»563. Русский дипломат вернул Холдернессу договор, просто оставив его у государственного секретаря на столе. После такого фиаско Уильямс уже не мог оставаться послом в Петербурге и был отозван.
18 августа 1757 г., накануне отъезда, он получил прощальные письма от великокняжеской четы. Весьма краткое и ни к чему не обязывающее Петра Федоровича и ласковое пространное Екатерины. Из них сразу видно, кто поддерживал с британским дипломатом контакт. «Я не сомневаюсь в Вашей преданности моим интересам, кои многими узами связаны с пользою для короля Англии», – писал наследник. «Мои самые глубокие сожаления будут сопутствовать тому, кого я почитаю одним из ближайших друзей, – заверяла Екатерина. – …Я никогда не забуду, скольким я Вам обязана… Скажу лишь о вожделенных своих намерениях: использовать все, какие только можно, оказии, дабы возвратить Россию на путь истинных ее интересов, то есть к наитеснейшим связям с Англией… Более всего на свете желала бы я Вашего сюда триумфального возвращения. Уверена, что настанет день, когда Ваш повелитель не откажет мне в милости снова встретиться с Вами».
Обратим внимание: если великий князь говорил о преданности Уильямса своим интересам, то Екатерина – о своей преданности интересам Англии. Таким образом, если в первом случае речь шла о пустоте, то во втором – о деле.
Глава 10
ДЕЛО БЕСТУЖЕВА
В мае 1757 г. Апраксин, наконец, отбыл в армию. А через два месяца началась Семилетняя война, в ходе которой плохо обученные и дурно управляемые русские войска разбили лучшую армию тогдашней Европы и вступили в Берлин. Самая большая загадка царствования Елизаветы Петровны – зачем это было сделано? Какие причины побудили Россию, не имевшую с Пруссией ни общих границ, ни спорных территорий, выступить тараном коалиции, сложившейся против Фридриха II?
