Капитану доложили, что его хочет видеть адъютант Ольшера.
– Уже? – удивился такой оперативности Главного управления СС командир батальона. – Впустите!
Вошел Саид Исламбек. Подтянутый, выбритый до синевы, такой подчеркнуто нарядный и блестящий, что Биллик почувствовал себя оскорбленным: в этой хате, в такой унылой обстановке и, главное, в такой момент ему не нужен был штабной эсэсовский офицер. И еще туркестанец.
– Вы?! – поразился капитан.
– Да, я…
– Почему вы? – повторил Биллик и поставил в растерянности стакан с коньяком на стол. Он собирался выпить перед встречей с адъютантом начальника «Тюркостштелле», которого немного знал и надеялся воспользоваться знакомством для облегчения своей и легионеров участи, и вдруг вошел совершенно чужой человек.
– Так угодно было гауптштурмфюреру, – пояснил Исламбек и бесцеремонно прошел в хату, к окну, около которого, освещенный мутным светом зимнего дня, сидел в накинутой на плечи шинели Биллик. – Надеюсь, вы разрешите мне раздеться, господин капитан?
– Да, да… Пожалуйста, – все еще удивляясь и тараща глаза на лейтенанта, ответил Биллик. – Хотя не советую, у меня холодно.
Исламбек все же сбросил шинель, и когда он это сделал, от капитана не ускользнуло натужное движение левой руки – так бывает обычно при ранении в плечо. Не ускользнула и тень боли, мелькнувшая на лице. Биллик ничего не знал и подумал только о естественной для такого времени детали – лейтенант мог находиться на фронте и там его окрестили русские. Это уже неплохо: понюхавшие пороха всегда покладистее и мудрее.
– Так вы удивлены моим появлением? – спросил Исламбек, устраивая шинель на огромный кривой гвоздь, вбитый прямо в оголенное бревно.
– Не столько вашему появлению, сколько вашей роли, – произнес капитан и показал гостю на табурет у противоположного края стола. Все – и стол, и табурет, и скамья под окном, – было голым, без краски, без покрывал. Стол скрипел под локтями Биллика, табурет ходил ходуном, и Саид, опустившись на него, почувствовал, как ножки подкашиваются, а сам он клонится к стене.
Балансируя на табурете, Исламбек полез в карман кителя.
– Мне доставит удовольствие познакомить капитана с документом, подписанным лично оберфюрером…
– Нет, нет! – отмахнулся лениво Биллик. – На кой дьявол мне это нужно, я вполне сыт всевозможными бумагами и приказами. Просто мне помнится другой адъютант… Джумабаев, кажется…
– О, это далекие воспоминания, – улыбнулся Исламбек. – События развиваются слишком стремительно, господин гауптманн. Настолько стремительно, что и мы с вами скоро будем лишь воспоминанием.
Биллик понял это как намек на возможный приказ о его отстранении от командования батальоном и нахмурился. Он считал себя хорошим строевым офицером, во всяком случае, способным руководить людьми и требовать от них мужества в деле. Не его вина, что легионеры сдаются. Брат против брата вообще не должен воевать, и никакими идеями его не заставишь идти в атаку на своих. Поэтому, когда Биллика убеждали в торжестве силы принципа и хвалили отданных под его начало солдат как отборный человеческий материал, он молчал. Даже кивком головы не выражал согласия. Знал – это слова. Фикция. Тогда же предложил перебазировать легион на Запад, в чужую, пугающую и ожесточающую солдата обстановку. В условия, где не звучит знакомая, понятная, родная речь. Биллика не послушали. Оставили легион в России, оставили как резерв, как заслон, и этот заслон при первом же соприкосновении с советскими частями падал. Не от удара. От тепла родины, от близости братьев. Биллик был солдатом и понимал это. Знал, что судом и казнями ничего не сделаешь. Ничего абсолютно.
Так на что намекает адъютант Ольшера? На какие события, превращающие командира батальона СС в воспоминание? Грустное, видимо, воспоминание.
– Как скоро? – спросил с иронией капитан и стал сливать коньяк в порожний, мутный от недавних прикосновений стакан. – Прежде глоток огонька… Холод собачий здесь…
Саид принял стакан, но не поднес ко рту, а лишь обхватил пальцами, ощущая липкую немытость стекла и холод.
– Я не провидец, – посмотрел он на Биллика. – Но, должно быть, не скоро, во всяком случае, не очень скоро… Тридцать человек в наше время не такая большая потеря…
Биллик усмехнулся. И Саид теперь увидел, что он не молод, далеко не молод, и потрепан изрядно жизнью: морщины обозначились под глазами, на подбородке и даже на щеках. Капитан был небрит. Это само по себе уже говорило о многом: немцы, служившие в легионе, должны были не только по обычному воинскому уставу подавать пример собранности и аккуратности, но и как офицеры СС пропагандировать среди чужеземцев достоинства этой высшей касты. Еще недавно Биллик казался именно таким идеальным офицером, даже молодым казался…
– Если б только тридцать, – кривя губы, произнес он, – хотя и тридцати достаточно. Ведь большинство из них младшие командиры…
Скучно, без тени удовольствия лакнул он коньяк, лакнул как воду. Поморщился, и снова Саид увидел старость и немощь капитана.
– Батальон боеспособен, – не столько желая поднять дух командира, сколько уточнить для себя его мнение о легионерах, утвердил Саид.
– В каком смысле? – поинтересовался Биллик.
– В прямом.
– То есть знает строй, маневр, владеет оружием, – перечислил Биллик. – Я поработал с ними, черт возьми, попотел. Хотел доказать майору Мадеру, на что способен старый солдат Биллик. Но я никогда не обольщался результатами и тем более не строил иллюзий. В лучшем случае они могут вести незрячий бой с партизанами и очищать деревни от диверсантов. Оказалось, что и на это батальон не годен.
Капитан отдернул от окна занавеску, сделанную невесть из чего, и глянул на улицу. Этим взглядом позвал за собой и Исламбека.
– Лес… Вот куда смотрят они все, вот о чем мечтают.
Биллик смял занавеску грубой, обожженной морозом и ветром рукой, сорвал ее с тонкой жалкой тесемки, на которой она держалась, и почти прильнул лицом к стеклу.
– Проклятый лес… Из-за него я каждую ночь не сплю… Обхожу хаты и сараи – не бодрствует ли кто, не готовится ли утечь в лес… Стыдно признаться, одного я пристрелил. И за что? Шел, оказывается, к своей зазнобе на край деревни, крадучись шел… А я думал!.. Всадил в злобе ему всю обойму… Глупо. Ничтожно… Нервы никуда…
Он опять лакнул коньяк. Вспомнил про адъютанта, стакан перед которым все еще стоял нетронутым.
– Вы что же? Пейте! Тут с ума сойдешь от холода и злости…
Саид, не желая огорчать хозяина, отхлебнул глоток.
– Может, только нервы…
– Что? – не понял Биллик.
– Кажется только, а на самом деле лес не так уж опасен. Никуда не уйдут люди.
– Уйдут.
Занавеска, смятая до комочка, упала на стол и замерла здесь серым бугорком. Биллик смахнул его с ожесточением.
