– Да.
– Он назвал вам человека, похитившего пакет на втором километре Берлинер ринга?
– Назвал.
Вино в бокале Рут уменьшалось, но так медленно и так неприметно, что казалось, баронесса не пьет, а лишь купает губы в густом напитке.
– Это мой пакет.
Баронесса оторвалась наконец от бокала и сделала это с явным неудовольствием. Ей не хотелось говорить, с самого начала не хотелось, но если принудили, пусть пеняют на себя.
– Знаю… Да и кто теперь не знает этого. Но мне вовсе не нужна фамилия того человека… Понимаете, не нужна.
Ольшер поежился: баронесса знала о его сговоре с Галицыным. Несчастный, видимо, все выболтал.
– И вы направили его ко мне.
Рут вернулась к бокалу. Ей надо было скрыть насмешливую улыбку, что появилась на ее губах.
– Почему не дать человеку возможность заработать сотню марок?
– И кто-то третий знал об этом?
– Конечно. Но не думаю, что третьему нужна была смерть князя.
И это она знала. Поистине все работают лучше, чем я! Прав был Галицын.
– Третий узнал от вас? – решил уточнить капитан.
– Я передала ему наш разговор с Галицыным и тем немного опередила вас. Вы сделали бы то же, Рейнгольд. Признайтесь!
Она миролюбиво, даже с какой-то теплотой глянула на капитана. Ей хотелось утешить его. Он был слишком огорчен, и это огорчение откровенно рисовалось в его глазах, окаймленных золотыми овалами очков.
– Ну, признавайтесь, сделали бы?
– Возможно.
– Господи, к чему увертки! Майор должен был от кого-то получить факты.
– Майор Райли?
– Вы неосторожны, Рейнгольд! – лицо ее внезапно приняло строгое, даже злое выражение. Такой «шахиню» Ольшер прежде не видел.
– Простите!
– Прощаю великодушно! – она снова оживилась. – Мой дорогой, дорогой гауптштурмфюрер, как жаль, что вы не заметили моего великодушия тогда… На Ваннзее! Помните? Теплое солнце и золотой осенний песок…
Ольшер не знал, как вести себя. Эта чертова «шахиня» выскальзывала из рук, едва только он пытался повести деловой разговор.
– Как вы нашли майора? – Ольшер вернул баронессу к делу.
– Вы все о том! Боже, я никого не находила. Он нашел меня. И между прочим, не без вашей помощи. Господин гауптштурмфюрер неосторожно обронил фамилию своей бывшей знакомой во время поездки по окраинам Дармштадта. Не отпирайтесь! Ведь я не в обиде на вас… Даже благодарна… – Рут задумчиво посмотрела на бокал, в котором застыло темно-янтарное вино. Она была довольна случившимся.
– И майор не заинтересовался фамилией, нет, не вашей фамилией, а того человека, что взял документы на втором километре? – спросил с затаенным беспокойством капитан.
– Нет.
– Почему же, если не секрет?
– Потому, что никто документов не брал, дорогой Рейнгольд. Просто не брал!
Ольшер мог предположить любой ответ, но не этот – никто не брал? Как то есть не брал? Куда же они делись в таком случае! Волнение помешало ему ясно выразить свое недоумение, свой протест. Он вскочил с кресла и замахал руками.
– Выдумка! Хитрая выдумка… Но я не позволю… Слышите, не позволю дурачить себя!
Рут взяла со стола бокал капитана и протянула ему.
– Я не узнаю вас, Рейнгольд. Выпейте, это успокоит нервы…
Ей было жаль его, как бывает жаль безнадежно больного человека. Ольшер отмахнулся:
– Нет! Я достаточно терпел. Мне надоел этот наглый грабеж!
– Выпейте! – твердо повторила Рут. – И возьмите себя в руки. Боже, а я думала, мы не изменились!
Он выпил. И губы его дрожали, как тогда в Дармштадте, на допросе у этих «ами».
– Ну вот… – грустно улыбнулась баронесса. – Истину надо принимать спокойно… Это истина…
– Куда же девался пакет?
– Пакет? Вы имеете в виду черную клеенчатую обертку, прошитую по краям серыми нитками?
Ольшер остолбенело уставился на баронессу – она точно, слишком точно описала вид пакета. Пакет действительно был обшит по краям. И обшил его сам капитан. Серыми нитками, и сделал это дома, ночью…
– Но почему вы говорите об обертке?.. Только об обертке?
Грустная улыбка не сошла с губ баронессы. Кажется, она стала более печальной и жалостливой.
– О чем же еще говорить, дорогой мой гауптштурмфюрер? О чем?
Всего лишь на день задержалась «шахиня» в Альби. Здесь ей предстояло получить разрешение от испанских властей на проезд границы. Собственно, разрешение уже было, но внезапная высадка англо-американских войск в Нормандии и начавшиеся военные действия на Западе повлекли за собой приостановку всех обычных процедур на границе. Потребовалось новое подтверждение из Мадрида и Лиссабона.
Была и другая причина задержки «шахини». Ей хотелось хоть что-нибудь узнать о таинственной птице, летавшей где-то здесь, на юге Франции. Из Вены она выпорхнула, выпорхнула вместе с полковником Ариповым. Штурмбаннфюрер Дитрих, которого Рут известила обо всем после конгресса в Индустриальном клубе, просил ее поискать «Аиста» в гарнизонах Нима и Альби. Сам Дитрих примчался в Вену для какой-то важной и срочной операции, навестил «шахиню» в гостинице поздно ночью – штурмбаннфюрер был очень взволнован и даже огорчен, таким Рут его прежде не видела, – и утром вернулся в Берлин. Прощаясь с «шахиней», он между прочим сказал: «Вы сделали очень нужное, но и очень страшное дело. Непоправимо страшное!» Она не поняла Дитриха. Неужели ее рассказ о гибели унтерштурмфюрера на Берлинском кольце, встрече с неизвестным туркестанцем в лесу, а потом в поезде и странном поведении Рудольфа Берга мог так расстроить Дитриха? На нем просто лица не было. Когда она обняла его и стала целовать, жалуясь на безответность своего чувства, штурмбаннфюрер снял с плеч ее руки и тяжело вздохнул: «Пришлось застрелить его, – сказал он. – Пришлось…» Рут не угадала кого – «Аиста», неизвестного туркестанца или Берга. Впрочем, о Берге она не подумала тогда. Берг был помощником Дитриха.
И вот Дитрих попросил ее поискать «Аиста» на юге. Попросил перед самым ее отъездом из Берлина. Тогда она поняла, что не «Аиста» застрелил штурмбаннфюрер. Священную птицу надо было еще отыскать. В Ниме она ничего не нашла. Полковник Арипов всячески отводил разговор от этой темы, отшучивался. Рут пустила в ход все свое лукавство и всю свою нежность и смогла узнать лишь, что из Нима птица улетела неделю назад. Еще она узнала, но уже без помощи Арипова, что гестапо ищет какого-то туркестанца. Усиленно ищет.
И вот один день в Альби. В горячем летнем Альби. Утро «шахиня» провела в отеле «Виган», днем наведалась в расположение легиона, надеясь встретить знакомых туркестанцев. Казармы почти пустовали. Легионеров бросили на ликвидацию партизанской группы, которая осмелилась подойти к самому городу и обстрелять железнодорожную станцию. Опечаленная неудачей, Рут вернулась в центр и стала прохаживаться по бульвару Лицея. Никакой цели она не преследовала и ни на какое изменение событий не надеялась. И вдруг на Новом мосту встретила человека со шрамом на левой щеке. Он спешил на ту сторону Тарна к бульвару Страсбурга. В другой момент и на другом месте Рут обязательно остановила бы старого знакомого и перебросилась бы парой слов или даже пригласила в кафе. Тем более, что человек этот всегда благоволил к ней и к ее мужу и постоянно подчеркивал свое восхищение высокими достоинствами «шахини». От желания остановить его Рут удержала внезапно родившаяся мысль – почему человек со шрамом здесь? И еще – почему он так взволнован? Он был непохож на себя – бледный, осунувшийся. Казалось, страшное несчастье пало на его голову и он бежал, сам не зная куда и зачем.
