Спокойной ночи, господин оберштурмфюрер.
Вот дьявол, обвел вокруг пальца Саида этот Берг. Как разыграл равнодушие. Нет, с немцами надо держать ухо востро. Машина гестаповца стоит у самой обочины дороги, прижалась к тротуару. И в ней, конечно, Берг.
Как же все произошло? Как узнал оберштурмфюрер адрес, по которому шел Саид? Неужели догадался?
Исламбек, почти касаясь стены, двигался к дому, высокому, серому, как большинство домов в Берлине, двигался в тени, надеясь пройти незамеченным к подъезду. Машину он увидел, как только свернул в тихую боковую улицу. Улицу Надие.
Осталось каких-нибудь десять шагов. И тут его ослепили голубые лучи фар. На мгновение. И угасли. Негодяй! Дал понять, что видит, что узнал, что работает отлично.
Саид шмыгнул в вестибюль и стал торопливо подниматься по ступенькам. Почти впотьмах. Где-то вверху теплилась лампочка и бросала на лестничные площадки серо-желтые туманные блики. Он не вглядывался в ступени, преодолевал их автоматически, интуитивно чувствуя, где новая грань, где переход на следующую. На третьей площадке замер, нащупал справа, вровень с головой, кнопку электрического звонка и с силой вогнал ее в розетку. Весь, кажется, втиснулся в стену.
Открыли сразу. Надие открыла. Радостная и чуть взволнованная.
– Входите.
– Я не один, – прошептал он уже в передней, резко захлопывая за собой дверь.
Она, конечно, удивилась. Вскинула свои тонкие брови, спросила будто, – кто еще. Но не подумала страшного – губы улыбались по-прежнему радостно.
– Там гестапо, – пояснил он. И сам улыбнулся. В конечном счете, гестапо для берлинцев неприятное, но очень знакомое слово.
– С вами? – уточнила Надие. – Или за вами?
– Со мной, кажется… На улице стоит машина.
Надие помогла ему снять шинель и повела в комнату.
– Сейчас выясним, – сказала она чуть с тревогой. Выключила свет. Отворила створку окна и выглянула осторожно на улицу. Холодный осенний ветер хлынул в комнату, схватил тюль, свисавший с карниза, и принялся трепать его. – Ничего не видно.
Пришлось подойти к окну и Саиду. Действительно, улица была пуста. У старого клена, где только что вспыхивали голубые фары, светлел голый асфальт. По мостовой с шумом неслись стаи сухих листьев. Взлетали, кружились.
– Черт возьми, не померещилось ведь мне…
Рука его уперлась в подоконник у самого локтя Надие. Скользнула вдоль него. Ощутила едва приметное тепло. Какое-то скованное, глубокое. Словно его нарочно сдерживали.
– Почему вы решили, что это гестапо?
– Я видел Берга… А он, насколько мне известно, работает в политической полиции.
Надие затворила окно, поправила тюль. Повернулась вся к Саиду: взволнованная, с каким-то трагическим блеском в глазах.
– Ну и пусть…
– Что?
– Пусть Берг… Пусть гестапо. – Она прошла к небольшому старинному дивану, какого-то неопределенного цвета, опустилась на него. Заложила ногу за ногу. – Дайте мне сигареты.
Саид обежал глазами столик, тумбочку, подставку для цветов, обнаружил начатую пачку и подал Надие.
– В конце концов, все друг за другом следят, – касаясь губами сигареты, зло произнесла она. И губы скривила, и зубами мелкими, чуть притуманенными голубизной, сжала мундштучок. Саиду почудилась жестокость в ее голосе.
– И вы следите? – опросил он с вызовом.
– И я…
Надие нервно захохотала:
– Страшно?
– Нет, жалко…
– Не смейте меня жалеть… Слышите?!
– Постараюсь.
Он стал ходить по комнате – мимо дивана. Не замечал Надие, смотрел то на дверь, за которой стояла тишина, таинственная тишина, то на окно, только что затворенное и тоже связанное с тайной.
– Сядьте, – попросила Надие. – Я хочу покоя.
Пришлось подчиниться ее желанию. Саид шагнул к дивану, но она остановила его:
– Сюда, – и указала на маленький пуфик у своих ног.
Это было неожиданно. Он вскинул глаза на Надие, желая понять ее состояние. Она кивнула, подтверждая свое требование. И Саид опустился на пуфик. Теперь он был внизу. Рядом, почти у плеча его, лежала ее рука с нервными пальцами, перебиравшими складки ткани. Ее колени, чуть прикрытые подолом черного платья.
– Вы умеете молчать?
– Если нужно.
Надие пропустила сквозь игриво сложенные губы струю дыма, и он заволок ее. Она отгородилась от Саида легкой, недолгой кисеей. И из-за этой кисеи прозвучал голос:
– Мне трудно быть рядом с вами, Саид.
Он хотел спросить, почему, но вспомнил предупреждение и промолчал.
– Вы заставляете меня волноваться… Думать о прошлом… О потерянном…
Снова смолчал Саид, хотя рвался вопрос: зачем? Зачем она все это говорит?
– А я не хочу о нем думать. Его не вернешь, никогда.
– Но можно приобрести новое, – не сдержал себя Саид.
– Разве существует вторая родина?
– Я думал о другом, – поправился Исламбек. – Извините, что я нарушил обет молчания.
– О чем же вы думали?
– О цели жизни.
Круглые глаза Надие с любопытством уставились на Саида. К любопытству примешивалась еще и ирония.
– У вас есть цель?
Он, кажется, дал себя втянуть в опасный разговор. Цель жизни! Что это для него? Сейчас. Можно, конечно, увести Надие далеко от сути, но тогда и Саид окажется за пределами чужой судьбы. Ничего не узнает о сокровенных мыслях переводчицы Ольшера.
– Да, есть.
– Поделитесь со мной.
– Я должен увидеть снова родину.
– Значит, все-таки родину?
– Все-таки.
– Ну, это легко осуществить.
– Как?
– Включить себя в список особой команды «Вальд-лагеря 20».
– И цель будет достигнута?
– Вы увидите родину.
Надие открыто издевалась над ним. Она знала, что такое «Вальд-лагерь 20». Лагерь диверсантов. Правда, их возвращали на родину, но в каком обличье, ради каких задач! Неужели она считала Саида обыкновенным наемником, предателем, лишенным сердца и чувств. Он поднял на нее глаза, чтобы прочесть все это на ее лице. И поразился. Надие тепло, с какой-то грустью смотрела на него сверху. Руку подняла, казалось, хотела своими нервными, беспокойными пальцами коснуться его волос – они были рядом. Застыла в пути. Испугалась вроде. Повернула торопливо назад и на груди сомкнулась с другой рукой. Надие, словно совершая молитву, печально глядела на Саида.
– Я бы такое вам не посоветовал, – сказал огорченно.
