Она смутилась. Еще сильнее сжала сплетенные на груди руки.
– Простите… Мне показалось, вам все равно, как вернуться на родину… Других вы учите этому.
– Кого других?
– Своих соотечественников… И небезуспешно.
– Вам даже это известно?
В ней вспыхнул азарт. Азарт ведущего игру человека. Хвастливо она бросила:
– Мне все известно.
– Все?!
– Например, что вы вернулись сегодня из Брайтен-маркта. Целый и невредимый.
Надие торжествующе сияла. Ее забавляло и радовало удивление Саида. Он действительно был поражен осведомленностью переводчицы.
– Будьте уж до конца искренни, нарисуйте мое будущее.
Она достаточно позабавилась его удивлением и его растерянностью. Глаза Надие снова стали грустными, рука опустилась на диван и принялась по-прежнему перебирать ткань накидки.
– Мы, наверное, оба погибнем…
Это было сказано так просто и так убежденно, что Саида обдало холодком. Он поверил ей. Поверил невольно – все услышанное прежде, минуту назад, убеждало в ее правоте. И новое легло на чувство, как оракульское вещание. Заставило вздрогнуть.
– Вы хотите этого?
– Нет…
– Откуда же такая уверенность?
Она попыталась решить задачу, объяснить сказанное. Подумала, глядя на темные шторы окна.
– Один из нас идет над пропастью, и тропа его скоро иссякнет… А другой… старается быть рядом…
И Надие почему-то улыбнулась. Горько. Неизбежность трагического конца представлялась ей, должно быть, очень ясно.
– Я ничего не понимаю, – прошептал Саид. Рука его потянулась к ее пальцам, застывшим на ткани. Сжала их. – Не понимаю… Ты говоришь страшные вещи. – Он назвал ее на «ты». Сам не заметил этого. И она не заметила.
– Разве умереть страшно… Теперь, когда умирают каждую секунду… – ответила она спокойно.
– Нет, нет… Почему я должен погибнуть? Ты предполагаешь это или знаешь точно?..
Снова глаза Надие заискрились лукавством. Она увидела, что Саид встревожен, ищет объяснения.
– Конечно, не знаю…
– Откуда же такая мысль?
– От сердца.
– Предчувствие?
– Возможно.
Он вскочил со своего пуфика и снова стал ходить по комнате. Она была небольшая, Саид делал какие-нибудь три шага к окну и поворачивал обратно.
– Из чего ты решила, будто подо мной пропасть? И тропа иссякает…
Надие изобразила на лице боль.
– Не надо на «ты»… Это грубо…
Саид отмахнулся. Снова спросил:
– Какая тропа?
– Ваша.
– Разве у меня есть своя тропа! Я подневольный человек, как тысячи других в Берлине.
Она сжала пальцами виски:
– Да перестаньте вы наконец ходить… Я устала…
Пришлось вернуться к пуфику, к ее ногам, и опуститься на бархатный табурет. Опуститься, хотя взвинченные нервы отвергали покой, требовали движения. Непрерывного движения.
– Я пленный… – напомнил Саид о своем вопросе. – Просто пленный.
– Вы не Исламбек, – как и в первый раз, просто и убежденно сказала Надие.
Он сразу отрезвел: его карта раскрыта. И ему говорят об этом прямо. В глаза. Надо было прийти в себя, прежде чем мысль могла подготовиться к обороне.
– Кто же я? – с трудом выдавил Саид.
– Не знаю.
Игра кончилась. Это понял Саид. Поняла и Надие. Осознала ясно, что переступила рубеж, запретный рубеж, и повисла над пустотой. Что дальше?
– Просто ты ищешь тайну, – попытался объяснить себе, а заодно и Надие мысль, которую она обронила только что. – Тебе нужна тайна.
– Возможно, – покорно согласилась Надие.
– Вы все ищете страшное. В этом ваша жизнь, ваш долг, ваша работа.
Она попросила:
– Не надо делать мне больно.
– А ты не думаешь, что наносишь другим боль своим недоверием? Что ранишь…
– Я не хотела этого.
– Ну да, просто нанесла рану по привычке.
Ее обожгла грубая настойчивость Саида. Слишком прямо выдвигались обвинения, слишком уверенно судил он о ее чувствах и побуждениях.
– Но вы действительно не Исламбек.
В словах ее звучало раздражение. Переводчица все-таки знала его тайну и хотела, чтобы Саид это понял. А он в силу инерции отвергал даже простое подозрение. Вернее, должен был отвергать. Исламбек может существовать только как Исламбек, иное уничтожает его автоматически.
– Я принял имя родителей, – произнес он с чувством, – такова воля судьбы.
– Вы приняли имя это по воле переводчицы гауптштурмфюрера.
Более удачного выстрела трудно было ожидать – Надие сразила его насмерть. Не сразу он пришел в себя и сумел понять, что стряслось. Потом робко и растерянно глянул в глаза Надие: не смеется ли она. Не торжествует ли – ведь так легко повергнут Исламбек, столько времени игравший свою, как ему казалось, великолепно продуманную роль. Нет, они не смеялись. Не торжествовали победу. В глазах Надие были усталость и сожаление. Она, кажется, раскаивалась в своем поступке.
– По вашей воле? – спросил Саид с издевкой. Ему все еще хотелось защищаться.
– Я дала вам анкету вопреки намерению гестапо. Там считали нужным проверить вас… На чистом бланке.
– Зачем вы это сделали?
Пальцы ее снова забегали по ткани, собирая складки и распуская их. Нелегко было Надие ответить на такой вопрос.
– Вас могли расстрелять… если бы ответы не совпали.
– А «опель» у кладбища – это идея капитана?
Надие смутилась:
– Нет… Кажется, тоже гестапо. Дитрих звонил гауптштурмфюреру и просил содействия.
– Вашего?
– И моего…
– А вы опять пожалели?
– Не осуждайте мою слабость… Я женщина… Она сказала это тихо. С каким-то чувством вины перед Саидом, словно просила прощения. Тронула его ладонь, как сделал он прежде, но не сжала, не передала свое смятение. Лишь согрела ее.
Ему почудилось, будто произошло что-то в эту секунду. Неосознанное, явившееся помимо его воли и ставшее хозяином положения. Что-то чужое, которое он не должен был принимать. Не мог, не имел права. И по тому же закону протеста, что существовал в нем, защищал его и руководил им при оценке вещей и событий, мешавших идти по избранной тропе. «Не будь слабым, – сказал он себе мысленно. – Тепло нежит сердце. А ему нужна лишь ожесточенность».
Надие ждала чего-то. Может быть, слов. Саид молчал. Боролся с самим собой. Хотел победить то, явившееся помимо его воли.
