Заседания суда над сдавшимися офицерами после их возвращения в Россию производили тягостное впечатление. Значительная часть русской прогрессивной общественности стремилась из суда над Небогатовым и над несколькими трусами, которые оказали на этого лично храброго начальника свое разлагающее влияние, устроить суд над Морским министерством.
Пораженные политической близорукостью русские интеллектуальные круги разрушали не основы царизма, а устои национального бытия собственного государства. Ослепленные политическими страстями, они не заметили героизма, проявленного ни самим адмиралом Рожественским, ни пятью тысячами русских моряков, защищавших до последней грани жизни честь своей Родины и нашедших могилу в холодных волнах далекого и чужого моря. Сегодняшним их врагом была не Япония, а собственное правительство, а против этого противника даже Небогатов был хорош.
Под влиянием этих настроений обвинения прокурора не были слишком суровыми, речи присяжных защитников были не лишены демагогии, и даже часть тех лиц, кто при сдаче себя вели с достоинством, и те давали свои показания в пользу изменников присяге.
Небогатов на суде уже не всхлипывал, как 15 мая 1905 года, не сокрушенно ожидал смертной казни, когда он искал сочувствия у матросов, стараясь разбудить в них инстинкт самосохранения, и которым он, якобы жертвуя собой, дарил жизнь, а наоборот, он сочувствовал критике Морского министерства и называл корабли, которыми он командовал, калеками, что, однако, в свое время не помешало ему принять командование над ними и привести эти корабли вместо обещанного им боя – к сдаче.
В его последнем слове нельзя найти намека на сожаление, что своим решением он нанес непоправимый моральный ущерб русскому имени в глазах истории и всего мира, а только слова возмущения, что его – по его словам – лучшего адмирала русского флота, уже 40 лет носившего морской мундир, считает возможным обвинять один из членов прокуратуры, всего лишь год перешедший на службу в морское ведомство. Ни сдача, ни плен, ни нахождение под судом не уменьшили его чванства, и в критическую минуту своей жизни он находился под властью только оскорбленного личного самолюбия.
А суд забыл, что его приговор должен был укрепить, а не поколебать идею государства в сознании русского народа, и постановил ходатайствовать перед государем о смягчении приговора к смертной казни, вынесенным над Небогатовым и тремя командирами, как будто степень их ответственности была одинаковой. Смертный приговор был заменен им осуждением на 10 лет заключения в крепости, но они были освобождены задолго до истечения срока наказания. Три старших офицера были осуждены к нескольким месяцам тюрьмы. Суд освободил от обвинения всех остальных, и в том числе и тех, кто собственноручно спустили Андреевские флаги и подняли японские.
Нет ничего удивительного, что спустя 12 лет, в самый критический момент существования Российской империи, в февральские дни 1917 года, появился не один Небогатов, а десятки их. Среди подчиненных им по-прежнему не нашлось людей, подобных прапорщику фон Курселю, потому что государство, несмотря на предупреждение, полученное 15 мая 1905 года, не воспитало таковых. Одиночные голоса скромных патриотов, так же как слабые голоса прапорщика Шамие и мичмана Волковицкого, были сразу осаждены ложным авторитетом новых «небогатовых», а позднее заглушены пьяным ревом и улюлюканием получивших свободу и перепившихся «братцев».
А еще через несколько месяцев пришла очередь «плакать на реках Вавилонских» всем тем, кто призывал быть изменниками присяге. Страна, граждане которой не умели держать данного ими честного слова, была опасно больна и не способна устоять в вихре мировых событий и в споре политических идей.
Глава XX. «Долой ответ, открыть огонь»
Народная мудрость говорит, что крепкую метлу легко переломать, разобрав ее по прутикам. Приказ адмирала Рожественского – ни в коем случае не разъединяться – был не чем иным, как напоминанием об этой старой истине. Японцы в своем описании Цусимского боя откровенно признаются, что ожидали тяжелую работу на второй день боя. Очевидно, что упорное сопротивление русской эскадры в первый день боя произвело на японцев сильное впечатление. Но, как они пишут, «счастье благоприятствовало нам, от разведчиков стали поступать известия, что там идет одно судно, там два, а там несколько вместе…»
Такими одиночно идущими кораблями оказались крейсер «Светлана» с миноносцем «Быстрый» и броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков». Они находились далеко друг от друга. Один о другом ничего не знал. Но поведение личного состава этих кораблей было проникнуто одинаковой степенью сознания своего долга перед Родиной.
Крейсером «Светлана» командовал высокий и седовласый капитан 1-го ранга Сергей Павлович Шеин, а старшим офицером на нем был прекрасный моряк, капитан 2-го ранга Алексей Александрович Зуров. Оба они были педантично-аккуратными и строгими хозяевами – крейсер за свой нарядный вид и образцовое состояние не раз ставился в пример всей эскадре. Во время боя командир оставался стоять на открытом мостике и подбадривал матросов, окликивая их: «Не кланяйся японским снарядам». Он не сошел с мостика и в продолжение целой ночи.
Утром крейсер оказался между островом Дажелет и восточным берегом Кореи. Около 7 часов сзади появились силуэты японских крейсеров «Отава» и «Нийтака» и истребителя «Муракумо». Каждый из этих крейсеров в отдельности был сильнее «Светланы». Пробоина в носу не разрешала «Светлане» развить полную скорость. Японцы должны были настигнуть русский крейсер. Был созван военный совет. Только тут офицеры заметили, как осунулся и постарел за одни сутки их командир. Военный совет был недолгим. Решение офицеров было единогласным: сражаться, пока хватит снарядов, а потом корабль затопить. Командир обратился к присутствующим со словами:
– В такую горькую минуту вы, господа офицеры, очень порадовали меня своим единомыслием. А теперь по местам по боевой тревоге!
Стрельба «Светланы» была редкой, точно она взвешивала каждый посланный ею снаряд. В крейсер «Отава» попали несколько снарядов – ими было убито пять и ранено несколько человек. Но и в «Светлану», которая старалась сбить стрельбу японцев маневрированием, начались попадания. Был убит наповал командир кормового плутонга, красивый блондин с голубыми глазами лейтенант Александр Евгеньевич Арцыбашев. Была подбита левая машина, затем средняя кочегарка – ход еще больше уменьшился.
Но скоро снаряды на «Светлане» кончились. Японские крейсера без всякой опасности для себя в упор расстреливали русский крейсер. Была повреждена вторая машина. Крейсер остановился. Капитан 1-го ранга Шеин приказал спустить единственную уцелевшую шлюпку, чтобы на нее погрузить раненых, назначив ее командиром лейтенанта Дмитрия Павловича Толстого. Но не пришлось ему отвалить. Очередной разрыв снаряда разбил в щепы шлюпку и смертельно ранил Толстого.
На крейсере отсутствовали паника и суета, хотя он стоял беззащитным под жестоким обстрелом. Хладнокровно привязывали раненых к самодельным плотам, в том числе потерявшего левую руку лейтенанта Владимира Владимировича Дьяконова. Через открытые кингстоны и продырявленный борт врывалась вода. Крейсер все больше и больше погружался в воду и кренился на левый борт. Стеньги мачт были сбиты. Упала задняя труба. Японские снаряды сделали неузнаваемым нарядный крейсер, но не могли сломить боевой дух героического экипажа этого русского корабля.
