Скоро Керинд. Уже показались его сады. Чем ближе подходили к Керинду, тем чаще стали попадаться фургоны, груженные больными и ранеными, и отбившиеся от частей солдаты. Особенно много – несколько сот – солдат, одиночками и небольшими группами, расположились в садах Керинда. Они сидели, лежали, наслаждаясь тенью. Многие уже не имели возможности двигаться дальше. Из лазарета приехал фургон, подобрать наиболее слабых; он быстро заполнился сверх всякой меры. Усталые и больные торопливо взбирались на фургон, чтобы проехать три-четыре версты. Почти всех пришлось ссадить, так как это были не самые слабые. Слабых пришлось подбирать и на руках нести к фургону.
В Керинде не белее трех тысяч жителей. Беднота. Городок прилепился у самой горы. В предместье, у большой дороги, много деревьев, несколько домов, караван-сарай… Молодые энтузиасты-земцы пытаются разрешить задачу – принять тысячу, две, три – сколько будет больных и раненых. Сооружают лазарет. Питательный пункт уже работает: на воздухе, под деревьями. Помещений сколько-нибудь сносных нет. Под лазарет решили приспособить полуразрушенный кирпичный караван-сарай – постройку семнадцатого века – времен Шаха-Абасса Великого. Огромное темно-красное здание из квадратных кирпичей, в виде растянутой буквы «П». По обеим сторонам коридоров – глубокие ниши, местами разрушенные, в особенности в углах при поворотах коридоров. Снизу из темных развалин видна синева неба. Вместо пола – земля. На стенах – сорная трава, даже кустарник, плесень и мох. Сыро и темно. В этом здании много летучих мышей, скорпионов, фаланг и змей. Заброшенный караван-сарай уже десятки лет был конюшней для вьючных животных проходящих караванов, для лошадей курдских отрядов. В годы войны его использовали жандармы, турки и персы. В нем накопилось много тысяч пудов навоза, отбросы и грязь. Очищали сарай. Под толстым слоем навоза были разлагающиеся трупы павших лошадей. Смрад невыносимый. С затратой большой энергии и трудами сотен персов рабочих помещение было очищено, отремонтировано и выбелено в несколько дней. Оборудование для лазарета было привезено сюда из Кянгавера в небольшом количестве. Не на чем, да и нечего было везти. Койки для больных и раненых, столы, табуретки делали сами. Скупили все бревна в городе. Их не хватило. Рубили лес, пилили на доски и стругали, а из них уже делали, что нужно. Из привезенных простынь мастерили тюфяки и наволочки и набивали их саманом для матрасов и подушек. Печи для кухонь строили из старого кирпича разрушающегося здания, а известь выжигали на месте. Устроили уборные и ямы для отбросов.
Внизу, у дороги, в небольшом доме глинобитной стройки оборудовали лазарет для раненых. В течение трех недель мая и первой половины июня тысячи больных, раненых, слабых и усталых пользовались помощью этих учреждений.
Внизу, на питательном пункте, и наверху, перед караван-сараем, сотни солдат и казаков расположились под деревьями и у заборов. Их обходит и осматривает доктор Давыдов Владимир Иванович. Сам еле держится на ногах. Измучен. Двадцать рабочих часов в день. Без перерыва. Он сортирует больных, здесь же раздает хинин, нагибаясь, выслушивает. Иногда пощелкивает неизменный «кодак».
На небольшой площади вповалку лежат ожидающие помощи, пищи, глотка воды. Разносят горячие щи, раздают мясо, котлеты, воду, вино. Лечить не было возможности. Ни средств, ни подходящих условий, ни времени. Армия отступала, а турки гнались по пятам. Подавалась лишь первоначальная медицинская помощь – перевязки, лекарства. Нужно было напоить, накормить и положить в тень. Питательные пункты работали беспрерывно день и ночь. Среди этой массы людей раненых было меньше всего. Малярики, больные желудком, замученные горячим солнцем и просто усталые… Большинство страдало остро-кишечными заболеваниями, и общая клиническая картина у больного производила впечатление холеры. Понос, рвота, бессознательное состояние, похолодание и цианоз конечностей, судороги – различные комбинации явлений, бывших налицо у больных. Мнения врачей разделились. Против холеры говорило то, что персонал, ухаживающий за больными, не заражался. Впрочем, все сходились на том, что холера:
– Sui generis, holera tropika, или persika.
Около половины больных страдало тяжелой формой солнечно-теплового перегревания. Часто встречалась комбинация холероподобного заболевания с солнечно-тепловым перегреванием и малярией. Общее утомление, головная боль и боль в ногах, рези в желудке, общий истощенный вид – все это было результатом тяжелых условий боевой жизни в Персии. Умирало, однако, мало… В нишах караван-сарая положили тюфяки и подушки; их не хватало, положили маты[39]. Все ниши вскоре были заполнены больными. В холерном отделении в круглом сводчатом зале пришлось класть на циновках на каменный пол… Холерных – человек шестьдесят. В «бараке» – доктор. Княгиня Долгорукая. Слушает пульс, дает лекарства, поправляет подушку, переворачивает больного. Все сама. Молодая, лет двадцати пяти. Уже несколько ночей она не спит, и странным кажется бледно-зеленый цвет ее лица… От усталости. Или это такое освещение в полутемном сводчатом круглом зале старинного здания?! Она – в белом халате, со сжатыми губами и карими, с лихорадочным блеском глазами. Говорили – искательница приключений, затем и прибыла в Персию. Мать, доктор, авиатор, георгиевский кавалер трех степеней, она уехала с нашего фронта полным кавалером. Бесстрашная в боевой обстановке, она презирала опасность и в заразном бараке. Она очень любила жизнь и была фаталисткой. На фронте она рисковала ею очень часто – жизнью молодой, интересной и материально сверх меры обеспеченной. Нет, это не только любовь к приключениям! Это уже любовь к долгу, к посту своему, к ближним.
* * *
Странно было услыхать в Керинде шум мотора. Автомобиль здесь был неуместен: чужд природе и обстановке. Во всяком случае, нами он был забыт; да и дороги сюда для автомобиля нет… Серая запыленная машина стояла внизу, на дороге, около хирургического госпиталя… В автомобиле сидели два генерала. Неизвестные. Позвали старшего из земских. Я подошел к приезжим:
– Здравия желаю! Позвольте представиться!
– Да Вы кто такой? – оборвал тот, что сидел слева. Оба генерала вышли из автомобиля. Один был маленький и толстый, а другой высокий и худой. Разговаривать пришлось с толстым. Очевидно, он был старший. Я назвал себя.
– Так Вы должны мне доложить обо всем рапортом.
Спорить было не к чему. Отрапортовал первый раз в жизни. Раненых столько-то, больных столько-то. Рука у козырька, – все как следует, хотя сам в шлеме и без погон.
Приезжие были: толстый – представитель Верховного начальника санитарной и эвакуационной части, генерал Бернов, а худой – профессор медицины Ушинский. Осматривали все крайне внимательно. Очень интересовались уборными, ямами для отбросов. Разговаривали с больными, пробовали пищу.
– В чем ваша нужда?
Как на это ответить? Нужда была во всем. Так и решили: заявить о многом, а подчеркнуть нужду в хинине. Это было большое несчастье. В полках, ушедших в бой, в заведомо малярийные места, не было грамма хинина. У нас он был, но очень мало; мы ценили его дороже золота. Врачи давали хинин малярийным в каких-то особых случаях.
