– Как хинина нет? – хрипел генерал. – Это безобразие, что же санитарная часть? Хинин у вас будет.
Записал в полевую книжку и стал подробно расспрашивать обо всем. В общем, осмотр длился часа четыре. Гости были неутомимы. По-видимому, понимали дело. Было приятно, что они только что из России, что не забыли о нас, что из-за нас они пересекли море и проделали восемьсот верст тяжелого пути по знойной, ухабистой, трудно проезжей дороге. Были довольны осмотром. Остались ночевать. К вечеру вдогонку за ними прикатила Бобринская.
– Ну как?
Я было начал рассказывать.
– Да я знаю. Уж и так вижу… сама.
– Ну а как эта… в штанах?
Я удивленно смотрел на графиню.
– Да доктор-то… женщина врач? Как ее?
– Шмотина? Елена Павловна?
– Да, да, кажется, так. Вот, знаете, странная – женщина… в штанах. Что ж это такое? Срам.
– Графиня, да она великолепно работает. Хороший врач. А костюм, так это, вероятно, для верховой езды!?…
– Ну, уж оставьте, – не унималась графиня, – какая там верховая езда в Энзели. Просто взбалмошная…
Через час Бобринская помчалась обратно в Энзели.
Спустя две недели в адрес корпусного врача прибыл хинин. Несколько пудов.
– Спасибо, дорогие гости.
Редко кто ушел с Персидского фронта здоровым. Малярия – обязательный подарок, которым одарила почти каждого из непрошеных гостей солнечная страна. Малярия злая, жестокая. Ее тысячи видов и форм. Она и в гостеприимном Энзели, и в проклятой долине смерти Кянгавера, и на горных высотах Керинда. Или трясет больного через точные, как самые точные часы, промежутки времени, или ходит он вялый и слабый, а приступ лихорадки выдается только бледно-зеленым цветом лица и блеском глубоко запавших глаз. В несколько недель, без лечения и ухода за больным, такая малярия изматывает совершенно, и если малярик заболевает другой серьезной болезнью, то он обречен…
Визит Бернова и Ушинского в Персию в мае шестнадцатого года спас жизнь и здоровье многих русских людей.
* * *
Если Вы хотите видеть настоящий Восток, хотите воплотить мечту о восточной сказке в действительность, поезжайте в Керманшах! Кругом снежно-синие горы. Большие скульптурные группы их тянутся на восток, цепями уходя в облака, теряясь в облаках…
Облака тоже как горы, и все здесь смешалось, и горы и облака, и все кажется чудесным и сказкой. На западе – огромные, гранитные массивы… Побежали от них синие тени, играют лучи солнца на красном граните, и горы уже стали багровыми, зловещими. Бирюзовая синева неба темнеет, и опять синие тени побежали от гор… Игра теней. Кажется, что мимо идет иная жизнь, не наша, что тени живут, что наступил их час… Реальность – только тени, ветер, облака. Они огромны. Движутся и живут, играют и живут…
Уже темно. Небо страшно своей чернотой, а звезды большие, рогатые, блестящие. Их мириады. Они играют переливами разных огней и самые большие кажутся наклеенными на черную мантию астролога…
В Керманшахе суета. Русские уходят из города. Войска идут огромной массой, частью окружной дорогой, мимо, а частью через самый город.
Отходили образцово, в полном порядке, давая арьергардные бои. Эвакуация больных, раненых, имущества, корпусных учреждений в полном ходу – на автомобилях, ишаках, мулах, бричках, верблюдах, двуколках… Эвакуация проходила спокойно. В городах боев не бывало. Баратов щадил города нейтральной страны. Он бережно относился к чужому добру и труду; так же, как и к культуре и религии. Он мог еще больше задержать турок на путях нашего отступления, разрушая мосты через реки. Но он решительно запретил взрывать хотя бы один мост. В Персии нет европейских железных мостов со сложными фермами. Здесь они простые каменные. Старинные, крепкие, на могучих быках, миллионы пудов весом, веками стоят такие мосты. Персы любят эти дугообразные массивы. Баратов знал это. Знал он также и то, что скоро ему же придется гнать турок обратно. Как на войне счастье переменчиво!
Керманшах в ночь на восемнадцатое июня шестнадцатого года являл картину, которая не может изгладиться из памяти. Войска сосредоточенно, спокойно проходили мимо мирно настроенных обывателей. Пехота, кавалерийские части, вереница обозов, фургоны с больными и ранеными непрерывной линией оставляли город. Плоские крыши Керманшаха были усеяны любопытными. Иногда зарево пожара или одиночные выстрелы нарушали зловещую тишину южной персидской ночи. В этот момент можно было познать лояльность мирного населения Персии. Политика доброжелательности принесла свои плоды. Дружелюбное отношение к населению нейтральной страны, естественно, породило не злобу и восстания, а сдержанность и предупредительность. Тысячи жителей, высыпавших на крыши, вели себя лояльно. Ни выкриков, ни жестов. Губернатор дал обед в честь уходивших русских войск, а потом ушел вместе с нами…
* * *
У Биссутуна, в тридцати пяти верстах от Керманшаха, отступавшие войска остановились. Остановились и турки. Устали все. У гранитной и мрачной горы, недалеко от барельефа Дария Гистаспа, расположился штаб отряда. И как тысячи лет тому назад стояли здесь бивуаком воины Дария и Александра Великого, так и теперь у студеного источника отдыхают утомленные изнурительным походом русские и турецкие войска.
Отдыхали всласть. Первые дни казалось странным, что можно не двигаться, сидеть, лежать, ходить. Не нужно взбираться на измученного коня, жариться на солнце, спать в седле. Нет дорожной пыли, мучительного зноя и вечной жажды.
В маленькой палатке душно, повернуться негде, но зато тень и можно лежать. Связных мыслей уже нет… Все куда-то уплыло… Передо мной огромный турок с кинжалом в руке. Тянется достать мой драгоценный маленький карабин, что стоит за походной койкой. Я люблю этот карабин и дорожу им… Хочу что-то сказать, но ничего не могу… И турок уже не турок, а перс в черной шапочке. Как он похож на подрядчика, что требовал деньги за мясо! Перс спорит с корпусным врачом, и спор идет по-французски. Скалозубов кричит:
– Вот посмотрите, все будем в Энзели и тонуть в Каспийском море.
Угрожающе смотрит на меня и размахивает руками. Отвешивая поклоны, перс что-то говорит, смеется и, кажется, он согласен с Скалозубовым.
– Арбаб умеет плавать? – вдруг внезапно строгим голосом по-русски спросил меня перс.
– А тебе какое дело, – дико кричу я и с бранью бросаюсь его душить…
– Да успокойтесь, Ваше высокородие. Это я, я, что Вы кричите?
Передо мной вестовой, смущенно смотрит и говорит:
– Тяжелый сон, должно быть, Ваше высокородие. Вам бы в Хамадан проехать, отдохнули бы. А тут пленного офицера в штаб привели. Пошли бы посмотреть.
Мне хочется пить, и почти залпом я выпиваю целую флягу воды.
– Опять без экстракта! Ведь я же говорил, чтобы во фляге всегда была вода с экстрактом или кислотой. Да сами тоже простой воды не пейте.
