* * *
Камыши начинаются сразу, как только отъедешь от города… Сначала тонкие и низкие, а потом большие, на много верст кругом. Охотники говорят, что здесь много дичи.
Мы ехали полным ходом, мотор трещал. На дороге лежало что-то серое. Небольшой тигр, аршина в полтора, медленно поднялся, спокойно прошел перед «фордом» и прыгнул через канаву в камыши.
– Да это тигр, – сказала графиня.
Мы досадовали, что не захватили винтовки. Тигр был желтый, с черными полосками, но мал. Вероятно, это был тигренок. Как он попал сюда? Неужели из Мазандарана? Впрочем, ведь это недалеко. Надо будет при поездках запасаться винтовками.
Вот уже и рисовые поля. Маленькие грядки весело зелены. Как не быть им веселыми и зелеными? Каждая грядка заботливо окопана канавкой, в ней сколько хочешь воды, и, как бы ни грело горячее солнце, рисовые тростинки всегда имеют влагу. Кругом все свои, такие же зеленые, тонкие тростинки. Какие большие поля! Много рису в Персии. На равнинах, всюду, где можно их затопить, культивируют рис. Ведь это главная пища перса, основной продукт его торговли и государственного товарообмена.
Я дремал. Но мысль продолжала работать.
– Пшеницы тоже много… Только вывоз затруднен – дороги плохи. Дорого стоит…
Должно быть, я проспал больше часа. Проснулся на толчке – довольно ощутительном. Дорогу пересекал ручей и образовался ухаб; я со злостью посмотрел назад и послал этот ручей и ухаб ко всем чертям. Спать больше не мог. Но, в общем, я был доволен, что проснулся. Мы ехали лесом, и здесь как раз начинались мимозы. Они росли справа от дороги, на косогоре. Целый лес мимоз. Тысячи пестрых раскрытых зонтов были усыпаны цветами, чудесными, нежными цветами мимозы. Запах был пьяный. Мы уже пили восточный душистый напиток. Торопились, как всегда, но Иван Савельевич сам замедлил ход машины. Я отломал несколько веток и дал графине, а когда давал цветы, почему-то вспомнил сестру М. и князя А.
Она тоже была тонкая и изящная, как мимоза. Ей было лет девятнадцать. Из высшего общества.
Наш фронт интересный. К нам едут отовсюду и все разные, знатные… Великие князья, титулованная знать, идейные люди, искатели приключений… Были такие, что стремились погибнуть на этом «проклятом» фронте… Погибнуть от холеры, тифов, малярии, змей, курдов. Да, были святые у нас, были и авантюристы. Были… Да как же и не быть? Экзотика, Персия. Я жил в Москве в конце пятнадцатого года. Задыхался. Очень хотелось уехать. Мог на Мурман, на Крайний Север – в научную командировку, а мог в Персию, на войну. Сделал же выбор! Вероятно, так и другие. Князь А. добровольно поступил в этот полк. Только что вышел в корнеты и ехал в свой полк. Стройный, красивый, блестящий, богатый…
Ехал из Баку через море, от Казвина верхом в Хамадан, в Керманшах, куда-то в Месопотамию, «к черту на кулички»… В полк. В Керманшахе познакомился с сестрой милосердия М. Она с санитарной летучкой тоже ехала на позицию. Были попутчиками. Когда ехали рядом, верхом, были красивы, как в сказке. Он походил на рыцаря. А она – меньше всего на сестру милосердия. На царевну из сказки об Иване-царевиче, на Ундину, на молодую колдунью. Он был безнадежно влюблен в нее через час или два, как увидел. В Керинде должен был расстаться. Полк был дальше, а сестра оставалась здесь. Тосковала очень, а он страдал и горел, клялся, что скоро вернется, пришпорил коня и помчался… навстречу смерти.
Через два дня в лазарет в Керинде привезли тело князя, умершего от холеры, и сдали на руки этой же сестре.
Воспоминание промелькнуло мгновенно… Хотелось пить запах мимоз, но надо было ехать.
– Вряд ли проедете дальше, – говорит заведующий питательным пунктом в Рустам-Абаде. – На седьмой версте всю дорогу засыпало. Землетрясение. Я только что был там, с комендантом – ездили смотреть. Камней наворотило! Пропасть. Ночью, что было! Ужас! Сейчас персы очищают дорогу.
Мы поехали. Через четверть часа были на месте разрушения. Работа кипела. Рабочие-персы таскали камни, сбрасывая их налево в пропасть, а каменщики укрепляли откос у дороги справа. Дорога была разрушена на пространстве нескольких десятков саженей, и уже через час Белянчиков протащил «форд» через место разрушения. Землетрясение было где-то далеко; мы слышали и видели только слабое отдаленное отражение большой катастрофы.
* * *
Через пропасть, через Сефид-Руд, по ту сторону реки, огромные горы. Обрывом спускается берег. Не то мечеть, не то куполообразный белый дом стоит на высокой горе. Опять легенда или сказка… Говорят, что от ударов судьбы, от шумов города ушел большой человек; живет здесь в беседе с Аллахом и дружит только с зверями. Пятнадцать лет не спускался с гор, вниз к грехам людским. Вода есть, а пищу дает земля. Нам добраться до него невозможно. Уж очень высоко и пропасть. Да и к чему?
В Менджиле ветер сорвал с «форда» верх. Ах, этот проклятый ветер! Сосет где-то с левой стороны в боку… Тоска. А тут еще возня с верхом. Он матерчатый, с целлулоидными окнами. Порвало петли, пробило целлулоид… Пристроить не удается. Белянчиков говорит, что придется так ехать. По жаре. Мелькают грязно-желтые скалы, одномерно стучит мотор. Я опять дремлю, что-то начинает сниться; вдруг слышу смех Белянчикова. Что-то он говорит вполоборота графине и смеется один. Скоро «генеральские погоны».
Откуда опаснее ехать? От Казвина вниз или отсюда вверх? Между Ляушаном и Менджилем голые неприветливые горы. Есть спуск или подъем – считайте как хотите, – зигзагообразный, кажется, в двенадцать поворотов. Шоферы прозвали это место «генеральскими погонами». Неопытный шофер или большая машина – и вы полетите в пропасть с высоты несколько сот футов. Я всегда беспокоюсь о тормозах.
Павел Михайлович Сниткин встречает, как всегда, приветливо, радостно, гостеприимно.
– Как доехали? Ну, слава Богу.
Среднего роста, плотный, но изящный, он улыбается. Серые ласковые глаза тоже смеются, а немножко хищный аристократический нос придает ему отдаленное сходство с Наполеоном.
– Ну, пойдемте к Катерине Ивановне.
Идем. Сниткин – уполномоченный Красного Креста; приехал в Персию раньше нас всех, и первый перевязывал раненых из-под Аве, Кума и Кянгавера. У него госпиталя поставлены прекрасно, а врачами он может похвастаться. Хлебосол, русский барин, судья, земский гласный и земский начальник у себя в Псковской, Павел Михайлович привез на этот далекий от русских границ фронт кусочек России.
Хорошо бывать у Сниткиных. Покойно. У него много друзей и его все любят. Приезжие офицеры всегда гостят у Сниткиных, а за столом щебечет жена, Катерина Ивановна, и фыркает самовар.
Смотрели госпиталь, аптеку, склады, конюшни.
В Красном Кресте по преимуществу раненые. Свежее белье, хороший уход и стол. Чистота всюду. Заботливая рука и опытный глаз хозяина приметны везде. У Сниткина штук сто лошадей – для санитарных транспортов и обозов; есть и верховые. Он любитель лошадей и понимает. Ласково треплет каждую, называет по имени, рассказывает какую-нибудь историю. Увлекается не курдами или арабами, а чистокровными английскими.
