Совещание кончилось поздно. Ждали ужинать. Стол был приготовлен в небольшой с низким потолком комнате, человек на десять. Одна из стен в этой комнате была стеклянная. Стену составляли большие окна – во всю высоту комнаты, с тонкими изогнутыми, различной формы рамами. Вверху окон стекла были разноцветные, из небольших кусочков – красных, синих, зеленых, желтых. Преобладал красный цвет. На полу лежал большой султан-абадский ковер.
За столом сидели долго и, по обычаю кавказской армии, без конца приветствовали друг друга. Мехти действительно оказался артистом. Рис белый, рис желтый, рис красный и еще какой-то, и еще что-то. Казалось, ужас никогда не кончится. Около Баратова поставили большой пирог. Хозяйка предложила почетному гостю разрезать его, сославшись на традиции восточного гостеприимства.
Пирог был на большой квадратной жестянке. Он был золотистый, отлично запечен и казался с виду необыкновенным пирогом. Баратов придавил ножом верхнюю корку, как вдруг… из пирога вылетела птица. Затрепыхалась, заметалась над головами сидевших, и стала биться об стеклянную стену. Уцепилась коготками за выступ оконной рамы и беспомощно повисла на изломе узора стекла. Это был скворец. Никто не ожидал такого фокуса. Стало оживленнее и шумнее. Шутка имела успех. Спорили, выпускать на волю или нет. Говорили, что если выпустить сейчас, – улетит от нас веселье, от женщин счастье. Начальник штаба просто сказал:
– Выпускать нельзя – темно, и скворец заблудится.
Это был самец, взятый в одном из гнезд Садых-Абада, а самка, потеряв друга, верно, тоскует по нем… Выпустили.
Был среди нас случайный гость, проезжий офицер. Мы его хорошо знали. Жестоко страдал малярией и ехал из полка в Казвин, в госпиталь. Его пригласили к столу. Не хотел идти, но соблазн быть с командиром корпуса за ужином вместе взял вверх, и полковник сидел рядом с нами. Его, по-видимому, немного трясло. В конце ужина он попросил разрешения встать и вышел. У себя в комнате он решил выпить соды; насыпал чайную ложку белого порошка в стакан, налил воды и стал взбалтывать. В комнате было недостаточно светло – он проделывал все при свете огарка. По ошибке выпил хинин, вместо соды, и отравился. Давали рвотное, но уже на другой день, полковник ничего не видел, а голова, как он говорил со слезами в голосе, страшно шумела и готова была разорваться… Врачи заявили, что надежда на возврат зрения не потеряна, и немедленно отправили его в Россию.
К осени шестнадцатого года все организации – Земский союз, Союз городов и Красный Крест значительно выросли, пополнив свои ряды новыми работниками и получив много имущества из России. Энзели стал мощной базой с большими складами, а Казвин – административным и хозяйственным центром. Здесь помещались самые большие и хорошо оборудованные госпиталя, мастерские, склады, аптеки, общежития, лаборатории. Казвин жил кипучей жизнью: здесь производились формирования из солдат, идущих на фронт для пополнений, сортировалось имущество.
Здесь же были сосредоточены корпусные центры – разнообразные управления, заведения и учреждения. Кроме того, здесь находились, независимо от корпуса, – Управление Энзели-Тегеранской дороги, Отделение Учетно-ссудного банка России и другие русские учреждения, бывшие и в мирное время. В общем, образовалось значительное русское общество. Баратов, стремясь объединить и оживить его, принял меры к устройству лекций, докладов, спектаклей, концертов и благотворительных вечеров. В большом зале дома Энзели-Тегеранской дороги собиралась аудитория в пятьсот – шестьсот человек. Присутствовали и солдаты из местного гарнизона. Вечера эти имели большой успех, так как в докладах возбуждались интересные вопросы – главным образом о войне, ее причинах и последствиях. Приобщение к культурной жизни и скромные развлечения в виде оркестра музыки, корпусного хора и танцев оживляли еще больше Казвин и скрашивали жизнь тех, кто, приехав с фронта, временно находился в городе.
* * *
Ввиду предполагавшихся операций у Биджар командир корпуса просил организовать сеть питательных и медицинских пунктов на новом направлении, сохранив, однако, все существующие. Это было в октябре. Пополнения все время прибывали и усилились особенно к осени. В связи с общими оперативными планами ставки значение Персидского фронта возрастало. Из России приходили свежие части. Предстоящие операции требовали некоторой перегруппировки войск. Из Казвина отряды должны были идти на Сиаде-хан, по шоссе, а потом свернуть в Зенджанскую долину по грунтовым дорогам на Керве, Хейр-Абад, Зенджан, Хаян Биджары. Расстояние более трехсот верст. За Зенджаном дороги идут по склонам гор, в ущельях, в трудно проходимых лесах, превращаясь то в тропы для вьючных животных, то только в тропинки для пешеходов. Нужно было спешно оборудовать линию Сиаде-хан – Хаян. Мы открыли шесть фельдшерских и питательных пунктов и большой врачебный приемник в Зенджане – в течение недели. Отныне на всем пятисотверстном пути глубины и такой же ширины фронта через каждые двадцать пять – тридцать верст войска имели горячую пищу, кипяченую воду и медицинскую помощь.
* * *
Была глубокая осень. Ехали по грязной дороге, по ухабам и рытвинам. Местами в автомобиль впрягали лошадей, чтобы вытащить из грязи. Чем дальше от Сиаде-хана, тем больше ширилась долина; цепи гор становились выше, и казалось, что опять приехали в новую сказочную страну. Долина большая – верст двести в длину, сорок – пятьдесят в ширину. С двух сторон горные цепи синеют в утреннем тумане, а октябрьское солнце, не жаркое и бесстрастное, щедро обливает золотом и вершины гор, и их склоны, и речки, и зелень, и дороги, и нас… Свежо и светло…
Как пестры горы в этой долине! Октябрь – а сколько зелени! Осень – а сколько света! По склонам гор с обеих сторон зелеными пятнами разбросаны деревни, а сама долина утопает в высокой траве, огородах, садах. Бурно и в изобилии текут воды с гор в Зенджанскую долину, и нет им застоя, ибо наклонная эта долина; ручьи образуют причудливые речки, озера, узорчатые заводи и все это богатство красок жизни – зелень, цветы и стаи птиц над озерами. А подъезжая к Зенджану, за много верст с дороги еще видно грандиозное куполообразное здание. Но это не в Зенджане. Это левее и ближе. Это Султание. Отсюда до Зенджана верст тридцать пять. В утренней дымке огромным и непостижимым кажется силуэт этого храма, а вечером, когда от гор бегут тени и вся долина чернеет, он кажется страшным. Он доминирует над долиной, Зенджаном, горными цепями… Он стоит в долине, недалеко от левого хребта, и кажется, что он выше всего, что он живой, и старше всех этих бездушных гор, деревень и садов… От Зенджана к Султание изрядный крюк. Поехали напрямик без дороги.
– Держите прямо на этот сказочный храм.
Объезжали речонки, канавы, топи. Добрались с трудом к вечеру. Здесь у меня приятели – кунаки[40] северцы. Как я рад, давно их не видел. Султание – жалкая желтая деревушка. Оборвыши дети на площади у храма, несколько ослов у глиняного забора, на повороте в переулок. Вот и все. Стало темно, и пришлось идти спать. Султание – деревня, и здесь нет фонарей и ночного шума. Стало темно – стало мертво. Луны нет. Звезды не так ярки, как на юге, а потому света от них почти нет. Уже не видно ни храма, ни гор, ни домов… ничего. Этого даже не чувствуешь, об этом только знаешь.
