* * *
Я был в ту пору председателем корпусного комитета. Он же – армейский. Стремились возможно лучше и полнее организовать представительство солдат и казаков, как в центре – в общевойсковом комитете, так и в местных. Это удалось. Чтобы придать авторитет и внутреннюю силу корпусному комитету, занялись улучшением снабжения войск.
В Тифлисе всегда сидело несколько энергичных членов комитета. Они добывали деньги, продовольствие и обмундирование, проталкивая все это на фронт. Результаты сказались быстро. Осенью мы были почти готовы к зимней кампании. Члены Комитета поддерживали живую и постоянную связь со своими избирателями, и помещение комитета походило на хлопотливый улей. Войска нуждались в информации.
Издавали бюллетени, газету. Выписывали журналы и газеты из России, устраивали библиотеки, лекции, доклады, диспуты…
* * *
Фронт держался прочно. Боевых операций почти не было. Корниловское выступление послужило поводом к усилению политической активности, и комитеты торопились выносить резолюции о поддержке Временного правительства. Издалека оно казалось прочным и истинно народным. Узнали, что на фронтах вводится новая власть. Военные комиссары.
Получили сведения, что комиссаров назначают, а не выбирают, и будто бы к нам кого-то назначили.
А вдруг чужого, да еще из Петербурга!
Решили представить своего кандидата. Выбор пал на меня. Вызвали в Тифлис, сносились с Петербургом, а потом утвердили…
* * *
В войсках происходили недоразумения. Они бывали и раньше, но теперь я стал чувствовать их острее; много их направляли ко мне. Сначала мелкие, между солдатами и командным составом, а потом покрупнее.
Из Тифлиса от краевого Совета Кавказской армии прислали помощника эсера Васильева. Старый революционер, когда-то стрелявший в полицмейстера, в одном из крупных провинциальных городов. Бежал за границу, скрывался в Швейцарии. Царское правительство требовало его выдачи. История с Васильевым в свое время наделала много шума.
Подчеркнуто штатский был Васильев, нервный, но солдаты хорошо относились к нему.
Казаки посмеивались. Их передергивало, когда в речах он проглатывал букву «к», а ударение в слове – казаки, делал на втором слоге – к «аза» ки.
Ох, не любят этого казаки… Сразу видно, что чужой!
Получили «Положение о военных комиссарах и общевойсковых организациях». Пришлось создать новое учреждение с небольшой канцелярией – военный комиссариат. По положению выходило: надо надзирать за комитетами, за командным составом, за печатью.
Целью новых органов было:
– Надзор за законностью и укрепление единообразного революционного порядка в армии, в целях поднятия ее боеспособности в связи с ее демократизацией.
Власть была громадная. От приостановления распоряжений командира корпуса – кроме боевых – вплоть до расформирования войсковых частей и применения вооруженной силы.
Я чувствовал формальное неудобство, совмещая должности председателя комитета и комиссара.
– Плюньте, – говорил мне комиссар Кавказского фронта – Донской, а корпусный комитет считал такое совмещение полезным, а потому правильным. Я сосредоточил всю политическую работу в комитете на виду у всех, а не в комиссариате. Васильев произносил в полках речи, отбывал приемы и дежурства в канцелярии, а вся будничная деловая жизнь протекала во дворе и помещениях корпусного комитета. Здесь принимались и разбирались жалобы, обсуждались новости и статьи, издавалась газета, раздавалась литература, проходили собрания, выносились постановления, разъяснялись миллионы вопросов о кормовых, отпусках, командировочных, тропических.
Темпераментный и прямой начальник штаба корпуса – генерал А.И. Линицкий – был нашим постоянным гостем, а в боевые дни заседаний комитета приезжал Баратов. Он сразу оценил его значение и помимо комитета не проводил ни одного крупного мероприятия. Между штабом корпуса и комитетом были теснейшая связь и сотрудничество. Так продолжалось до конца, т. е. до расформирования корпуса.
* * *
Глубокая осень. Командир корпуса и военный комиссар – на позициях. Тоскливо среди голых, неприветливых гор Курдистана. Автомобиль ревет на поворотах, подпрыгивает на ухабах, и хочется спать. Мы ездим уже больше недели и очень устали. Уже не говорим; охрипли от сотен речей, что произносили всю неделю.
Налево от дороги, глубоко внизу на дне ущелья – несколько землянок. На сером фоне щебня и глины – маленькие серые фигуры солдат.
Автомобиль остановился. Мы выходим из машины и смотрим вниз. Резким белым пятном на краю обрыва торчит большая белая папаха Баратова.
– Пограничники, ко мне!
Властно, так что эхо ответило «Э-э-э».
Серых фигурок стало сразу больше, и они зашевелились; побежали, стали карабкаться наверх. Через несколько минут рота окружила нас. От быстрого бега солдаты запыхались, еще не успели отдышаться, а лица веселые и глаза смеются. Поздоровались. Опять говорим. О России. О революции.
– Надо держаться. Понимаем, что война надоела, что устали, хочется домой.
– Да здравствует свобода! Да здравствует а-а-а…
– Да здравствует республика! Да здравствует, ура, ура!..
* * *
Опять едем. Равнина. Здесь целая дивизия. Сначала смотр войскам. Парад на позициях. Потом – не то митинг, не то беседа.
– Когда ж мы домой пойдем, господин генерал?
Что-то отвечает Баратов на это.
– Как же вы, славные пограничники, вынесли такое постановление! Ведь среди вас и православные, и армяне, и мусульмане. Как же быть полку без священника? Ведь есть же верующие! Неужели так-таки все не верите в Бога?..
– Все, все, – закричали солдаты. Кричали десятки голосов, а казалось, гудит тысяча.
– Ну, если все… я не знаю.
Баратов беспомощно развел руками и, растерянный, замолчал. Сильно верующий человек был потрясен. Десятки лет прожил он с солдатами и казаками, а теперь вот – ничего не понимал. Он очень страдал.
* * *
Где-то далеко, далеко, за тридевять земель, заброшены в горах Западного Курдистана части стрелков Туркестанской дивизии. Стрелки разбросаны небольшими группами на несколько десятков верст; к нашему приезду приказано было собрать их вместе, оставив на местах уменьшенные отряды.
На склоне покатой долины у реки лагерь стрелков. Опять серые горы, хмурое небо и грязные палатки. Как грибы, рассыпаны они в долине, и нет среди них никакой жизни. Огромной массой в несколько тысяч, по полкам, собраны у края долины, повыше к горам, туркестанцы. Серые шеренги застыли при виде нас, и в ответ на приветствие Баратова раскатами грома в горах отвечает многоголосое эхо… Плохо обуты – вместо сапог иногда просто обмотки или тряпки. Шинели рваные, гимнастерки грязные. Спрашиваю одного:
