– Да, Владимир Гурьевич… вот наши интересы теперь… Военных дел никаких, занимаемся политикой.
* * *
Январь и февраль восемнадцатого года.
Штаб корпуса, корпусный комитет и канцелярия военного комиссара осаждались телеграммами и делегациями. По фронту стоял стон:
– Домой…
Какая-то сила еще удерживала части. Вероятно, сила традиционного воинского долга. Половина войск состояла из казаков. Они признавали своих начальников, а командиры частей без приказа уходить с фронта не хотели. Тыл – Энзели и Казвин – оторвались от корпуса и сносились с Россией непосредственно, минуя нас. Гарнизон Хамадана, войска на фронте и на флангах признавали Баратова, штаб, корпусный комитет – комиссара. Из корпуса выпал небольшой тыловой сектор, но если продолжать удерживать войска, то они уйдут самовольно. Уйдут внезапно, поднявшись ураганом, сметая все на своем пути.
– В России делят землю, фабрики, заводы, дома, – а мы тут стоим.
– Довольно поддерживать англичан.
Из Сенне телеграфировали те, что в ноябре Баратова и меня несли на руках:
– Полк постановил… взорвать склады патронов, предназначенные для защиты международного империализма…
Патронов было несколько миллионов.
Мы отвечали:
– Взрывать патронов не нужно. Они пригодятся в России. Скоро пойдете домой. Завтра корпусной комитет при участии ваших делегатов будет обсуждать вопрос о выводе корпуса из Персии. Соблюдайте революционный порядок…
Нами – Баратовым и мной – была послана в Тифлис телеграмма – разрешить в течение сорока восьми часов приступить к выводу корпуса. Отрицательный ответ невозможен. В случае неполучения ответа, сами даем приказ об эвакуации. Если войска тронутся без разрешения, последствия могут быть очень печальны. Пострадает мирное население Персии.
* * *
До истечения указанного нами срока из Тифлиса от главнокомандующего Кавказским фронтом было получено телеграфное разрешение вывести войска из Персии в Россию.
* * *
Заседание корпусного комитета было многочисленным и бурным. Небольшая комната заседаний и смежная с ней были переполнены до крайности. Несмотря на холодный день, сотни казаков и солдат наполняли двор. Заседание началось утром и продолжалось до поздней ночи. Главный вопрос был ясен.
Уходить.
Но противники-большевики и казаки придирались почти к каждому слову, прения обострялись и затягивались. Главный вопрос – порядок выступления частей. На фронте было семьдесят пять тысяч человек, из которых половина конница. Чтобы попасть обратно в Россию, нужно пересечь Каспийское море. Нашим тылом была вода.
– Вывести кавалерийский корпус?!
Это значит вывести лошадей, обозы, орудия, оружие, патроны, склады вещевые и продуктовые и тысячи других вещей. Нужны пароходы. Сколько? Семьдесят пять? Сто? Хватит ли их в Каспийском море? Ведь теперь зима. Сколько времени будут возить? Неделю? Месяц? Два? Погрузка и разгрузка должна отнять очень много времени. Какие пароходы? Их тоннаж? Как их достать?
Надо ехать добывать – в Баку, Петровск…
Перед комитетом стояли тысячи вопросов, но главный – кому и в каком порядке уходить, – давил на мозги, раздражал и вызывал долгие и бурные споры.
В кудлатой кубанской шапке есаул Гречкин горячо доказывал принцип справедливости.
– Уходить первыми должны те, кто раньше пришел в Персию. Казаки пришли раньше всех. Еще в пятнадцатом и начале шестнадцатого.
Есаула поддерживали: выдержанный Рудько, разумный Седашев, кристальный Стахорский – товарищ председателя. Но есаул лучше умел состязаться на поле брани, чем в словесном турнире. Он уклонялся от темы, делал личные выпады и раздражал своих противников слева. Его перебивали. Гигант Бурденко ревел и перебивал оратора:
– Отцы наши и деды всю жизнь воевали. Для кого? Зачем? И я воюю. Довольно. Будь прокляты англичане!
Талантливый и злой Осипян шипел, как змея, подливая масло в огонь. Его реплики:
– Империалисты! Эх, казачки, казачки. Что, опять будете усмирять революцию? Это вам не девятьсот пятый год.
Гречкин свирепел; после какой-то особенно злой реплики схватился за кинжал и сделал движение в сторону своего врага…
– Ах, за кинжал? Вот как!
Крики, гам, стук. Вскочили с мест, угрожая кулаками.
Пришлось прервать заседание. В прокуренной, насыщенной испарениями взвинченных людей и накаленной страстью огненных слов комнате было душно, шумно, бестолково.
В перерыве политические страсти разгорелись еще больше.
С искаженными лицами, размахивая мозолистыми длинными руками, группа великанов шоферов-большевиков отбивалась от наседавших казаков. Казаков было больше, и говорить они умели складнее трех шоферов. Кричали все.
Пусть, пусть выливается кипучая энергия в безответственный час, ведь скоро надо решать и действовать.
Частям, пришедшим на фронт недавно, предстояла неприятная перспектива – покинуть Персию позже всех, т. е. через несколько месяцев. Было ясно, что правильно поставленная эвакуация фронта при наличии всех объективных условий требовала не менее четырех месяцев.
– Что же, допустим, что туркестанцы пришли после других, должны они ждать?
– Должны.
– А если часть стоит в Энзели, у самого парохода, то значит, тоже не может ехать, если пришла в Персию позже другой?
– Не может ехать.
Благоразумие и справедливость взяли верх.
Постановлением комитета при штабе была образована особая комиссия по выводу корпуса при участии комиссаров корпусного комитета, которой была дана директива:
– Прежде уходит та войсковая часть, которая прибыла на фронт раньше.
Особая комиссия выработала воззвание, план выхода частей и блестяще руководила сложным делом.
Телеграф и телефон на другой день оповестили все войска о решении корпусного комитета. Ликованию не было пределов.
Баратов и я выезжали на позиции. Перед четвертым пограничным «железным» полком Баратов сказал:
– Вы пойдете на отдых в Ставропольскую губернию.
Ему не дали говорить. Крики «ура» заглушили слова, и я так и не понял – почему в Ставропольскую и почему на отдых? Гражданская война началась – куда дойдут солдаты полка и в каком числе, – угадать трудно…
* * *
Казвин, Хамадан, Керманшах и другие центры армии всегда были загружены солдатами, но после революции число войск в городах значительно увеличилось.
Больные, выписавшиеся из госпиталей, отпускные, командируемые по делам службы, сменяющиеся части наполняли эти центры, увеличивая вдвое, втрое нормальный гарнизон. Зиму 1917/1918 года в городских гарнизонах было много праздношатающихся солдат. После постановления корпусного комитета и приказа об эвакуации в Россию сложная машина армейского организма пришла в движение, более радостное, чем наступление, и русское военное население городов Персии сразу увеличилось.
