– Все рр… авно. Буржуй, сволочь!
* * *
Был февраль. Самое плохое время года в Персии. Перевалы занесены снегом, в горах – бураны, а на низменных плато плоскогорий – распутица. Казвин тонул в жидкой, липкой грязи. После долгого перерыва я приехал в Казвин. С падением Временного правительства кончились тем самым и мои полномочия военного комиссара этого правительства. Корпусный комитет признал, однако, полезным «в интересах революционного порядка, независимо от того, какая в России государственная власть и каковы будут ее новые органы» на фронте продлить мои полномочия военного комиссара корпуса.
Корпусный комитет продолжал руководить эвакуацией корпуса; его члены сопровождали все значительные части войск до Энзели, до пароходов, сохраняя свои полномочия. Вследствие этого ряды наши значительно поредели; корпусный комитет преобразовался в корпусный исполнительный комитет в составе девяти членов под моим председательством.
Войска уходили с музыкой и песнями. Каждая часть стремилась захватить фургоны, повозки, вьючных животных, чтобы идти налегке. Своих вещей на себе не несли. Солдаты укладывали свой скарб на фургоны и пытались тут же примоститься.
В движении домой части теряли строевой вид и порой походили на движущийся караван или цыганский табор. Яркие красные знамена в руках, на бричках, фургонах оживляли эти военные караваны, делали все радостным и освещали путь.
Солдаты шли весело, балагурили, полные неясных радостных ощущений, конца войны, возвращения на родину, новой жизни, ожидаемых богатств.
Офицеры сняли погоны и шли во главе частей, по чувству долга, хмурые или притворяясь радостными, не зная, что с собой делать, со страхом думая о будущем. Пока были в Персии, солдаты и казаки признавали своих начальников. Некоторых заменили еще мы, то есть корпусный комитет и комиссариат, других войска сменили сами.
* * *
Содержание русских войск в Персии стоило очень дорого. Тифлис всегда урезывал ассигнования и высылал деньги с запозданием. После октября эти присылки совсем прекратились. По соглашению между Петербургом и Лондоном англичане выдавали штабу Баратова на содержание войск примерно четвертую часть стоимости расходов корпуса. Собственно, они должны были давать больше, но Хамаданская англо-русская финансовая комиссия, ведавшая выдачей субсидий русским войскам, урезывала сметы, а начиная с марта восемнадцатого года, совсем прекратила выдачу денег. Приказ был дан из Лондона. Англичане выжали из нас все, а когда увидели, что русские воевать больше не могут, бросили на произвол судьбы. Бросили голодными массу еще не ушедших войск и отказались платить наши долги.
Еще осенью не хватало средств прокормить людей и лошадей. Нужно было платить жалованье, покупать продукты и фураж, платить подрядчикам за транспорт, за помещения…
Вначале затыкали дыры и ловчились. Мучился Баратов, а вместе с ним и корпусный комитет и комиссариат. К реквизициям прибегать не хотелось, но пришлось. Приказом по корпусу Баратов разрешил реквизиции с болью в сердце, ибо понимал, что, по существу своему, реквизиция – насилие, а при пошатнувшейся дисциплине может быть опасной. Войска платили за реквизируемые продукты реквизиционными квитанциями, которые предлагалось предъявлять к учету и возможной оплате в особую ликвидационную комиссию.
Долг русских войск персидскому населению с осени семнадцатого года до конца пребывания корпуса достиг восьми с половиной миллионов персидских кран и, по-видимому, так и остался непогашенным в связи с прекращением выдачи англичанами субсидий. Во всяком случае, он не был погашен до второй половины восемнадцатого года.
Председателем ликвидационной комиссии был назначен генерал Рубец-Масальcкий. Этот генерал прибыл к нам из Тифлиса осенью, еще до октябрьского переворота, от штаба главнокомандующего в качестве финансового ревизора. В Тифлисе и во всех центрах, где были главные штабы фронтов, был недостаток денег. Ясно было, что Россия истощена до крайности и четвертого года войны выдержать не может. Рубль стремительно падал. Бумажных денег нужно было больше и больше… В результате прекращения экономических отношений между Россией и Персией и политических событий в России – близилась катастрофа с рублем.
В Тифлисе не углублялись в эти вопросы, а когда приходили из Персии от Баратова все увеличивающиеся требования денежных ассигнований, генералы говорили:
– Этот Баратов, опять ему нужны новые миллионы!
Враги не дремали, нашептывали, и вот, вместо присылки денег, прислали ревизора… Мы в комитете пожимали плечами.
А рубль все падал. Он начал падать еще в пятнадцатом году, как только границы с Персией были закрыты.
До войны персидский серебряный туман расценивался в два наших серебряных рубля, а осенью шестнадцатого года стоил вдвое дороже. В сентябре за него платили четыре рубля двадцать копеек. Курс рубля ни в какой зависимости от военных операций не находился. В самый разгар наших успехов рубль падал. Основной причиной этого было прекращение ввоза русских товаров. До войны, когда персидский потребительский рынок был насыщен русскими товарами, рубль ценился высоко, так как персидские купцы платили за эти товары русским рублем. Нет товаров, не нужны и русские деньги. После революции за рубль платили уже двадцать копеек и меньше. А когда началась в России Гражданская война, русских денежных знаков совсем не покупали. Я знал одного персидского хана, который скупил массу мелких русских кредитных билетов, трех– и пятирублевого достоинства, и вместо обоев обклеил ими небольшую комнату.
Рубец-Масальскому не пришлось ревизовать корпус. Он взял неверный тон – разыгрывал важного ревизора, был заносчив, бестактен и надоедлив. Его невзлюбили.
Вихрь революции занес его в Персию и бросил беспомощного около штаба. Денег нет, инструкций нет, начальства нет… Под красными знаменами с войсками корпуса в Россию возвращаться не захотел. Куда девать его? Баратов приобщил его к действительной жизни. Пусть, пусть разбирается…
Генерала атаковали десятки подрядчиков и поставщиков, сотни обиженных персов и тысячи других разных просителей, истцов, держателей реквизиционных квитанций…
Войскам внушалось при производстве реквизиций соблюдать вежливость, избегать насилия и соблюдать соответствующие формальности.
Не обошлось без обид. Были грубости, насилия, нарушения гарантий. Поступали жалобы, были случаи сопротивлений. В результате – зимой и весной восемнадцатого года отношение к нам со стороны персидских властей и населения стало хуже. Шайки вооруженных всадников из прилегающих к дорогам деревень стали мстить. В нашей слабости был источник мести и жажды наживы разбойников.
* * *
С высоких гор в ущелье Ляушана шайка разбойников обстреляла небольшой отряд этапной команды, идущий в Менджиль.
Несколько десятков солдат на фургонах везут свою поклажу. Иные взобрались на вещи, иные идут пешком, усталые, но радостные, как реющие над ними знамена. Выстрелы удивили сначала, ибо стояли года на этапе, а войны не видели. Винтовки на фургонах – тяжело нести. Поднялась суматоха, открыли пальбу по горам, неизвестно в кого. Нападение отбили, но радость исчезла. Убили двоих и одного ранили разбойники. Они спрятались за скалами и били наверняка. Нет, надо быть вперед осторожнее.
