Понятно, что в бочке над краболовом торчал наблюдатель.
Едва «Смелый» показал кончики мачт, как «Осака-Мару» тревожно взревел. И сразу, как стрелки в компасах, лодки повернули в открытое море носами.
Это было занятное зрелище: всюду белые гребни, перестуки моторов, командные выкрики шкиперов, подгонявших ловцов. Крабы летели за борт, моторы плевались дымками: «Дело таб-бак! Дело таб-бак!» А тот, кто не успел вытащить сеть, рубил снасть ножом, не забывая отметить доской или циновкой место, где утоплена снасть.
Кавасаки шли наперегонки, ломаной линией, сжимавшейся по мере приближения к кораблю; за ними тащились на буксире плоскодонные опустевшие сампасены, а дальше, замыкая москитный отряд, рывками мчались гребные исабунэ с полуголыми, азартно вопящими рыбаками.
Мы нацелились на две кавасаки. Одна из них отрубила буксир и успела уйти за три мили от берега, а другая стала нашей добычей.
Шкипер ее, позеленевший от досады и злости, оказался малосговорчивым.
Видя, что соседняя кавасаки показала корму, он кинулся с железным румпелем навстречу десанту и наверняка отправил бы кого-нибудь вслед за крабами, если бы наш спокойнейший боцман не положил руку на кобуру.
После этого все пошло как обычно. Шкипер опустил румпель, а команда стала кланяться и шипеть. Мы обыскали кавасаки и в носовом трюме нашли мокрую сеть, в которой копошилось десятка два крабов. Этого было вполне достаточно, чтобы привлечь к суду плавучий завод. «Смелый» сразу повернул к «Осака-Мару».
Между тем москиты успели выйти из погранполосы. Вдоль берега над водой висел только керосиновый дым – единственный след краболовной флотилии, а вдали, окруженная лодками, точно квочка цыплятами, высилась железная громада завода.
Мы подошли к «Осака-Мару» и подняли по международному коду сигнал: «Спустить трап». Никто не ответил, хотя на палубе было много ловцов и матросов. Не меньше полутораста здоровенных парней, еще разгоряченных гонкой, с любопытством поглядывали на катер.
Над ними, на краю ходового мостика, стоял капитан краболова – важный сухонький старичок с оттопыренными ушами и приплюснутым носом. Он не счел нужным хотя бы надеть китель и, придерживая на груди цветистый халат, демонстративно позевывал в кулачок.
– What do you want?[19] – спросил он, свесившись вниз.
– Спустите трап. Мы задержали вашу моторку.
– I can not understand you![20]
Это был обычный трюк. Если ли бы мы заговорили по-английски, он ответил бы по-японски, мексикански, малайски – как угодно, лишь бы поиграть в прятки.
Из всей команды «Смелого» один Сачков знал десяток английских фраз. Лейтенант вызвал его из машины и предложил передать капитану, чтобы тот спустил трап и не валял дурака.
Славный малый! Он мог выжать из шестидесяти лошадиных сил девяносто, но построить английскую фразу… Это было выше сил нашего моториста.
Он застегнул бушлат, взял мегафон и закричал, напирая больше на голосовые связки, чем на грамматику:
– Allo! Эй, аната! Give me trap! Allo! Do you speak? Я же и говорю, трап спустите… понятно? Ну, вот это… the trap! Вот черт! Алло!
Он кричал все громче и громче, а капитан, вначале слушавший довольно внимательно, стал откровенно позевывать и, наконец, отвернулся.
– Вот дубина! – определил Сачков, рассердясь. – Прикажите снять с пулемета чехол… Сразу поймет.
– Это не резон, – сказал Колосков. – Если снимешь, надо стрелять.
– Разрешите тогда продолжать?
– Только не так.
На «Смелом» подняли два сигнала. Сначала: «Спустить трап. Ваши лодки нарушили границу СССР», а затем и второй: «Отвечайте. Вынужден решительно действовать». Только тогда капитан подозвал толстяка в фетровой шляпе (как оказалось, переводчика) и заговорил, тыкая рукой то на палубу, то на берег.
– Господин капитан возражайт! – объявил толстяк. – Господин капитан находится достаточно далеко от берега.
– Ваши кавасаки проникли в запретную зону.
– Господину капитану это неизвестно.
– Вы произвели незаконный улов.
– Извините. Господин капитан не понимает вопроса.
– Захочет, поймет, – спокойно сказал Колосков. – Передайте ему так: кавасаки арестована. Подпишите акт осмотра.
Капитан улыбнулся и покачал головой, а толстяк, не ожидая ответа, закричал в мегафон:
– Господин капитан отрицает! Господин капитан не знает этого судна.
На палубе грянул смех. Ловцы, восхищенные находчивостью капитана, барабанили по железу деревянными гета и орали во всю глотку, выкрикивая по именам приятелей с кавасаки.
– Как это не ваша? – возмутился Сачков. – Товарищ лейтенант, разрешите, я клеймо покажу?
Он стал подтягивать кавасаки, чтобы показать надпись на круге, но Колосков тихо сказал:
– Отставить. Все равно, зона не наша. Малый вперед!
Мы молча отошли от высокого борта, а свежак, сильно накренивший японские пароходы, понес нам вдогонку крики и хохот. На носу «Осака-Мару» загромыхала лебедка: травили цепь, чтобы якорь плотней лег на дно.
Колосков смотрел мимо краболова на берег. Дымка, почти всегда скрывавшая глубинные хребты, исчезла. Открылись дальние иссиня-белые конусы сопок – верный признак близкого шторма.
– Эк метет! – сказал Колосков, думая о чем-то другом. – А ведь, пожалуй, раздует. Баллов на восемь… А?
– Проскочим, – ответил боцман спокойно.
– А если на якорь?
– Однако выкинет… Грунт очень подлый.
– Именно… В ноль минут. Приготовьте десантные группы.
Гуторов все еще не мог понять, куда гнет командир.
– Одну?
– Нет, три. Все свободные от вахты могут отдыхать. Домино отберите, пусть спят.
И Колосков, утопив щеки в сыром воротнике, снова нахохлился, не замечая, что даже мартыны, тревожно курлыча, потянулись в дальние бухты, прочь от угрюмого моря.
II
В шесть часов вечера на кавасаки сорвало крышку машинного люка. Мотор захлебнулся, мотопомпа заглохла, и «Смелый» взял арестованных на буксир.
Маленькая низкобортная посудина поплелась за нами, дергая трос, точно норовистая лошадь узду, – трое японцев едва успевали откачивать воду ковшами и донкой.
Буксировка сразу сбила нам ход. Легче проплыть сто метров в сапогах и бушлате, чем тащить кавасаки в штормовую погоду. Мы ползли, как волы, как баржа, как время в больнице, а ветер тормошил Охотское море и рвал парусину на шлюпках.
Было уже довольно темно, когда мы сдали кавасаки на морской пост возле реки Оловянной. Люди устали и озябли. Плащи, камковые бушлаты, даже тельняшки были мокры. За ужином один только Широких, вздыхая от сочувствия к ослабевшим, попросил добавочную банку консервов. Остальные по очереди откатились от холодной свинины с бобами.
