Желая дать низшим чинам наглядный урок вежливости, Амакасу назвал грязную старуху почтенной.
– Терпение и благоразумие – лучшие качества земледельца. Пусть очаг освещает вашу почтенную старость.
С этими словами господин поручик привстал и с любопытством заглянул в котелок.
– Сын, – повторила старуха.
– Ну-ну… Вы еще увидите лучшие времена.
Что-то похожее на любопытство засветилось на сморщенном лице китаянки.
Губы ее растянулись, и не успел переводчик докончить фразу, как хозяйка схватила темными руками казанок и выплеснула горячее варево на Амакасу.
…Ее не расстреляли, хотя новая куртка господина поручика была основательно испорчена. Старуху просто выдрали шомполами.
После этого к ней вернулась любезность. Утром, когда господин фельдфебель умывался, хозяйка держала кувшин. Она стояла согнувшись и сухими глазами смотрела на упрямый толстый затылок, оттопыренные уши и скачущую струйку воды. Руки ее дрожали от тяжести кувшина.
Умывшись, фельдфебель великодушно сунул обмылок в сухую старушечью руку.
Через час ветер и моторы соединили свои монотонные голоса. Снова понеслась вдоль бортов промерзшая земля. Взгляды скользили по ней, не задерживаясь на пологих холмах. Изредка, делая огромные прыжки, перебегали дорогу шары перекати-поля. Сато с любопытством провожал их глазами. Дико выглядела горбатая земля и скачущие по ней клочья травы.
Дальше к северу стали чаще встречаться леса и постройки из бревен. В одном из поселков солдаты увидели странные мелкоглазые дома с высокими крышами. Пахло дымом, сеном, скотом. Стаями маршировали злые жирные гуси.
Из многих калиток выглядывали женщины с большими красными щеками. Точно рыбаки, они повязывали головы цветными фуросики[46].
У въезда в село трое мужчин остановили головную машину. То были носатые рослые старики в бараньих шубах и войлочной обуви. Самый старший – великан с раздвоенной бородой и колючими светлыми глазами – держал блюдо, прикрытое полотенцем. От блюда шел пар.
– Кто это? – спросил Сато, пораженный необычайной внешностью жителей.
Сидевший рядом с ним пулеметчик Кондо вздрогнул и открыл глаза. Равнодушный и ленивый, он всегда дремал в машине, несмотря на запрещение господина ефрейтора.
– Кажется, это русские, – сказал он.
– Разве мы ошиблись дорогой?
– Не знаю.
Многие вскочили, чтобы лучше разглядеть, что происходит у головной машины.
– Сесть! – крикнул ефрейтор. – Можно подумать, что вы ни разу не видели росскэ.
– Простите, я не уяснил…
– Потому что вы хлопаете ушами на занятиях. Это росскэ, но они враждебны России. Коммунисты расстреляли их императора и семь русских генро[47].
«Расстрелять императора! – Сато осторожно хихикнул. Он не знал еще, что полагается делать: негодовать или смеяться. – Сына Аматерасу? Человека с кровью богов. Шутник этот Акита!»
Но лицо ефрейтора было серьезным, и солдат остолбенело уставился на начальника. Это звучало так дико, что Сато даже засопел от изумления.
Микадо… Овальное матовое лицо, густые брови, лишенные блеска глаза, яркий рот, оттененный усами. Это лицо, загадочное и спокойное, было с детства знакомо каждому сыну Ямато. Оно глядело с газетных страниц и открыток, с детских кубиков и обложек журналов…
Сато попробовал представить себе другого, русского императора, бородатого, в каске и лакированных сапогах, с голубой лентой, усеянной орденами коршуна всех степеней. Но и русский император был грозный, живой, – мертвого Сато никак представить не мог.
С чувством уважения смотрел он на трех русских самураев, потерявших царя. Изо рта старшего вырывались клубы пара. Он точно давился свистящими и рычащими звуками. Переводчик еле успевал подхватывать отдельные фразы:
– …Свет с Востока… Трудолюбивые сеятели, тоскующие по отчизне… Монаршая милость…
– Чего они хотят? – поинтересовался поручик.
– Они приветствуют воинов Ямато и просят принять пирог и шкуру медведя…
Подарки были положены на сиденье машины, но казак продолжал говорить, поблескивая острыми хитрыми глазами:
– Русские сироты… Сыновья радость… Братство закона и правды…
Господин Амакасу терпеливо ждал, когда оборвется поток свистящих и рычащих звуков. Наконец, он поднял руку. Русский самурай почтительно крякнул и придержал дыхание.
– Очиен хорошо, – сказал господин поручик по-русски. – Передайте населению наше благодарю и ура.
Ротный писарь передал казакам подарки: банку чаю, две зажигалки и коробку трубочного табаку.
Колонна медленно проехала мимо стариков, козырявших каждой машине.
Когда высокие крыши деревни скрылись из глаз, господин Амакасу приподнялся и выбросил пирог из машины. Горячее тесто долго дымилось в ржавой траве.
Термометр показывал минус тридцать градусов. Чем дальше продвигался отряд к северу, тем резче сверкал иней и сильней становились морозы. Многие надели очки-консервы. Темные стекла и наносники придавали солдатам вид угрюмых ночных птиц.
Стали чаще встречаться повозки с огромными колесами, обитыми гвоздями. На дорогах валялось тряпье. Наконец, возле самого Цинцзяна, в болотистой низине, заросшей шпажником, отряд встретил маньчжур.
На берегу протоки белели палатки саперного батальона. Больше тысячи крестьян, мобилизованных на дорожные работы, насыпали высокую дамбу, по гребню которой шел паровой каток. На готовом участке красными кирпичами были выложены иероглифы: «Мир, труд, благоденствие».
Беспомощный вид землекопов, их унылые, темные лица и засаленная одежда отлично подтверждали слова господина фельдфебеля о превосходстве японского духа.
Увидев отряд, крестьяне опустили мотыги. Землекопы поспешно расчистили узкий коридор для колонны. Однако ни один из них не ответил на приветствие господина фельдфебеля.
– Наверно, они оглохли, – заметил с усмешкой Тарада.
– Кроты!
– Взгляните, какая у этого зверская рожа…
– Типичный хунхуз!
– Вот падаль!
Видя благосклонную усмешку господина фельдфебеля, ротные остряки открыли беглый огонь по молчаливой шеренге маньчжур. Каждая шутка вызывала взрыв хохота. Так приятно было прочистить глотки после томительного молчания в степи.
Даже увалень Сато не удержался и крикнул:
– Здорово, навозные черви!
Возле протоки колонна остановилась. Раздалась команда:
– Набрать воды в радиаторы!
Сато и Кондо первыми схватили брезентовые ведра и спустились на лед.
Протока промерзла до дна. Ветер сдул снег. Гладкая голубая дорожка уходила на юг. Солдаты побежали по ней, скользя и падая.
