– Ну и хрен с ним, – передвигаясь к мотору, сказал безжалостный Сергей. – Все они тут одна бражка. Вон как за жизнь цепляется.
И правда, Кабан уцепился за борт лодка, заблеял:
– Пожалуйста... Пожалуйста... Умоляю...
– Не хочешь подыхать? – спросил Сергей, заводя мотор. – А Спасский, его жена и дети тоже не хотели, но вы их не пожалели. Ну, держись, Кабан. Удержишься, не добью.
Лодка понеслась по реке с ревом, который наверняка слышался далеко, ведь место здесь дикое, тихое. Минут пятнадцать Сергей не подплывал к берегу, с безразличием глядя на пухлые руки, приклеившиеся к борту. Изредка Кабан издавал нечленораздельные звуки, ему требовалось много сил, дабы удержаться. Иногда волной его отрывало от борта, тогда он погружался под воду. Казалось, еще чуть-чуть – и тело Кабана уйдет на дно. Однако он любил жизнь, то и дело выныривал, чтоб глотнуть воздуха, и снова погружался.
– Хватит его купать! – крикнул Ренат, перекрывая рев мотора.
Сергей не сжалился, нет, он слишком хорошо помнил все, что видел в доме Спасского, тем не менее направил лодку к берегу. Остановились недалеко от кромки воды, Ренат принялся отдирать пальцы Кабана от борта:
– Отлипни. Да не бойся, здесь неглубоко.
– А ну пошел! – заорал Сергей. – Я тебе не извозчик. И попробуй, вякни кому о нашей беседе при лунном свете. Убью. Пошел, я сказал!
Наконец до Кабана дошло, что под ногами твердое дно. Он встал, вода доходила ему до пояса. А Сергей завел мотор и, отплывая, крикнул:
– Запомни, Кабан: встанешь у меня на пути, второй раз не пожалею.
– Ключ от номера! – Ренат кинул ключ, тот упал где-то на берегу.
Лодка умчалась к городу. Жалыбин выбрался на берег, но дальше идти у него не было сил, он бухнулся на колени, потом со стоном наслаждения плашмя упал в ил.
Что-то мальчики затеяли, догадывалась Маргарита Назаровна, и связано это с трагедией в ее доме. Она переживала за них, особенно за Сергея, уж больно он горячий, судя по инциденту в больнице. Оттого и не спала, постоянно выходила во двор, слушала, не едут ли. Если с ними случится беда, что ей делать? Связаться ни с кем не может – телефона нет, денег нет, в происходящем ничего не понимает. Если б знала, кому понадобилось выкрасть ее из больницы, сама пошла бы к этому человеку, потому что не хотела новых жертв.
Заслышав звук мотора, Маргарита Назаровна засеменила во двор. Они. И довольны. Она с облегчением вздохнула, поинтересовалась:
– Ужинать будете?
– Не беспокойтесь, мы поели, – сказал Сергей.
Он нырнул в холодильник, достал бутылку водки, свежий огурец и сыр, нарезал. Ренат принес ноутбук, устроился прямо на ступеньках, куда Сергей поставил тарелку с закуской.
– Мальчики, чем вы хотите заняться? – спросила Маргарита Назаровна.
– Посидим чуть-чуть, – ответил Сергей.
– А я еще поработаю, – невинно улыбнулся Ренат. – Я ведь взял отпуск за свой счет, но мою работу никто за меня не сделает.
– Отпуск... приехал... – покивала она в раздумье. – Ты ведь не должен был приехать, Ренат, но приехал... Вы хотите найти убийц? (Молчание.) Это опасно, вас могут убить. А ради чего?
– Ради себя, – буркнул Сергей. – Маргарита Назаровна, идите отдыхать.
Она вздохнула: молодежь непримирима и нетерпима, но так было всегда, она тоже была такой, о чем жалела не раз.
1924 год. Встреча.
Наступил октябрь, теплый в этих краях. Катя собиралась с вечера, чтобы рано утром не задерживаться. Она складывала в корзину рубашки братьев, надеясь выменять их, если повезет, на книги, керосин, соль или еще что нужное, ведь недостача была во всем, куда ни кинься. Приготовила и колечко на тот случай, если вещи никому не приглянутся.
– А де наш казак? – поинтересовалась мамаша, лежавшая на кровати.
– Задержался, наверное, – ответила Катя.
– Учора задержався, упозавчора теж... – считала старуха, поднимаясь. – Як вичор, так його нема.
– Вы куда? – забеспокоилась Катя. – Мамаша, вам плохо?
– Та ни. Пиду на воздух. А ты лягай, тоби рано вставать.
Баба Фрося имела подружек, которые навещали ее. Те и доложили, где и как ее сын проводил вечера, а то и ноченьки, причем в таких подробностях, будто сами были свидетельницами разврата. Мамаша сняла с гвоздя вожжи, надела кацавейку, платок, вышла на крыльцо и села ждать сына. Он пришел через час, а то и больше, и вздрогнул, услышав мать:
– И де ж ты був?
– Да дел полно. А вы чего не спите, мамаша?
– Тебе жду. – И тут она встала во весь свой маленький рост, но, стоя на крыльце, она сровнялась с сыном. – Ты чого робишь, паскудник? Ты шо ж позоришь мене? У тебе жинка е, а ты с Милькой? С этой! Вона ж подол задирала, як последняя... Тьфу!
Чтобы нравоучения дошли до сына, она начала стегать его вожжами.
– Мамаша! Мамаша! – отступал он в хату, озираясь. Конечно, вырвать вожжи Назару ничего не стоило, но впитанное с детства уважение к матери не позволяло проявить грубость. – Вы чего делаете? Потише, мамаша! Увидят ведь!
– Хай видють! – разъярилась та, от души стегая его. – Паскудник окаянный! Пес блудливый! Я тоби покажу сеновалы! И Мильке покажу! Опозорю на вись хутор! На три хутора! Дегтем измажу хату!
Битва продолжалась и в хате, здесь Яуров бегал вокруг стола, но мамашины вожжи все равно доставали. Наконец она устала и рухнула на табурет.
– Чого не спишь с жинкой?
– Мамаша! – вытаращился Яуров. – Да кто вам сказал?! Катя?
– Ни. Сама чую. Кровать не скрыпыть. Я слухаю, слухаю, а кровать не скрыпыть! А вин с Милькой по кустам! Кобелина! Вот я тоби зараз...
Катя читала книжку, которую дал ей Костюшко. Слыша ссору дословно и представляя, что там происходит, она закатывалась от хохота. Катя смеялась до слез, уткнув лицо в подушку, так она не смеялась никогда. В комнату пробрался блудливый муж, а Катя не могла остановиться.
– Ты чего, плачешь? – насторожился он.
– Не-ет, – заливалась Катя. – Книжку... чита-ала... смешну... у... ю...
Злой Яуров бросил на пол тулуп, погасил лампу, улегся и долго ворочался, она тоже долго давилась смехом, глуша его подушкой. Утром встала рано, разбудила Назара:
– Ложитесь на кровать, хоть выспитесь.
– А ты куда спозаранку?
– На толкучку с Натальей. Мамаше лекарства нужны и керосин заканчивается.
Яуров видел в окно, как она запрыгнула на телегу, которой правил дед Матвей, и весело болтала с Наташкой. Неловко стало Назару – он радеет о делах да с Милькой милуется, а заботы о хозяйстве взвалил на баб, точнее, на Катю. Но Миля дивчина искусная, трудно сдержаться, когда сама так и льнет телом, так и тянется губами. Самому делать ничего не надо – Миля как бесноватая становится. Однако баба, испробовавшая многих мужиков, доброй женой не будет, ее все равно на сторону потянет за свежаком.
