Через два года, в 1848 году, к меновым дворам по Кубани прибавилось три двора на Лабинской Линии – Махошевский, Темиргоевский и Тенгинский. Меновые операции по этим новым дворам оказались незначительны. На Махошевском дворе горцы променяли в 1848 году товаров на 3900 р. и в 1849 году на 956 р., взявши в промен в 1848 году на 4828 р. и в 1849 году на 1037 р.; в Темиргоевском за 1828 год привезли своих товаров на 541 р. и взяли русских товаров на 180 р., и в 1849 году в первом случае на 392 р. и во втором на 32 р.; а меновые операции по Тенгинскому двору выразились всего в нескольких десятках рублей. Но зато на старых меновых дворах торговые обороты приняли довольно внушительные размеры. Так, на Баталпашинском меновом дворе, в который перешли операции и Невинномысского двора, горцы продали в 1848 году на 65 208 руб. и купили на 62 483 руб., а в 1849 году продали на 45 376 р. и купили на 35 721 р. Главный предмет сбыта горцев был скот, которого в 1848 году было продано на 41 000 руб.; затем меду было продано на 4680 р., воску на 3050 р. и масла коровьего на 2800 руб. Что же касается предметов потребления, то горцы купили ситца на 12 760 р., миткалю на 12 351 р., коленкору на 8120 р. и покрывал на 8000 р., что составило 67 % общей суммы, израсходованной горцами на покупки. На Прочноокопский меновой двор горцы больше всего поставляли кожи, мед, воск и масло, а покупали главным образом материи разного рода и преимущественно бязь. Что касается Усть-Лабинского менового двора, то черкесы с каждым годом вместо сырья привозили сюда деньги, покупая на них русские товары и придавая, таким образом, меновым операциям денежный характер.
Меновые дворы были открыты исключительно для мирных горцев и функционировали лишь тогда, когда за Кубанью и Лабой в горах не было эпидемии и когда мирному течению жизни не грозили военные затяжные условия. Часто также меновые дворы закрывались военной администрацией в виде наказания горцев за какие-либо провинности. Военный режим не уживался с свободной торговлей, а всецело опирался на требования военной политики.
По той же причине и все управление подчинено было самой строгой военной системе. Все держалось на военной дисциплине, а сама дисциплина покоилась на двух началах – на приказе и исполнении. И бригадное, и полковое управление приспособлены были к тому, чтобы наилучше осуществлялись эти начала. В области управления на языке военном не было иного термина, как «приказ», и не признавалось иного ответа на этот термин, как «исполнено». Велась не только военная охрана края, но и шло завоевание прилегавших к нему мест. Выше приведена подробная фактическая иллюстрация к военным порядкам управления на Новой Линии. Не пополняя этой иллюстрации новыми данными, нелишне, однако, будет остановиться на одной, самой низшей форме общественного управления – на управлении станичном.
В старину казачья станица была самоуправляющейся общественной единицей. Ее главарь – атаман – был выборным лицом, а само станичное общество, в виде «рады» или «круга», было общественной формой управления и высшей инстанцией. Когда Кавказскую линию заселяло казаками не казачье начальство, этот традиционный казачий уряд был отменен. Во главе станиц ставился по назначению станичный начальник – властный, бесконтрольный и независимый от станичного общества. Станичное самоуправление было заменено единоличной властью станичного начальника. В положение 1845 года, надо полагать, по аналогии с положением Черноморцев 1842 года, было введено некоторое изменение этого начала. Во главе станицы был поставлен не станичный начальник, а станичное управление, в состав которого входили станичный начальник и двое судей, но станичный начальник служил по назначению, а судьи выбирались станичным обществом из своей среды. Такое положение станичного начальника обусловливалось теми обязанностями, которые на него были возложены. Станичный начальник в сущности был командиром станицы. Он обучал малолетков строевой службе, следил за караулами, принимал меры при нападении на станицу и т.п. По этой причине станичными начальниками назначались офицеры. Само собой понятно, что такой начальник своим положением и обязанностями подавлял остальных членов управления и сводил самоуправление к нулю.
В архивных материалах не сохранилось документов, дающих подробные указания о деятельности станичных управлений и о роли в ней как станичного начальника, так и выборных судей. Но всюду, где появляется фигура станичного начальника, обнаруживаются и признаки самовластия. В населении сохранились самые тяжелые воспоминания о времени господства в станицах станичных начальников по назначению. Это был период бесправия линейного казака и произвола чиновного станичного начальника. Станичный начальник самовольно, по своему усмотрению, расправлялся как с казаками, так и с остальным населением. Ногайка и кулачная расправа были обычными способами проявления атаманской власти. «Старики, – говорит Толстов, – передают, что казаки больше боялись своих станичных начальников, чем набегов и нападений черкесов».
Так же поступали с населением и другие лица, власть имущие, одни с большей деликатностью, другие с меньшей. За атаманом следовал сотенный командир, а за сотенным полковой, и каждый в отношении к населению пользовался почти неограниченной властью. Не стеснялись ни с кем – ни с детьми, ни со стариками, ни с мужчинами, ни с женщинами. В январе 1842 года наказной атаман Николаев просил командира Кубанского полка подполковника барона Фитингофа объяснить ему, зачем он требует к себе для осмотра просватанных девиц. Николаев приказал заранее отменить это распоряжение, как стеснительное для населения. Фитингоф ответил, что это он делал с целью удостовериться личным осмотром в летах жениха и невесты. Казаки, особенно старообрядцы, часто выдают замуж и женят не достигших узаконенного возраста детей. Объяснение вышло довольно натянутым, но к нему Фитингоф прибавил, что он впредь не будет вызывать брачующихся, раз наказной атаман находил достаточными сведения посемейных списков о возрасте.
Казачья служба и повинности вообще давили казака. Они обессиливали его экономически и не давали возможности развиваться духовно. Заниматься казаку хозяйством за службой было некогда, а снаряжение на службу требовало значительных материальных средств, неумеренным отвлечением которых от хозяйства подрывалось это последнее. О храмах божьих и духовенстве заботилось правительство, и при колонизации Лабинской линии на этот предмет назначены были особые средства. Но школьное дело почти отсутствовало на Линиях. Грамотных было так мало, что часто в среде офицеров не оказывалось ни одного кандидата в командиры за отсутствием между ними грамотного. В 1846 году наказной атаман Николаев сетовал на то, что при обилии хороших боевых офицеров у линейных казаков между ними крайне мало офицеров грамотных, «сведущих в письмоводстве». Сначала на Старой Линии совсем не было школ для обучения грамоте. В 1833 году были открыты две школы – Новомарьевская и Сенгилеевская. Впоследствии появились так называемые полковые школы. В них обучали детей Закону Божьему, русской грамоте, арифметике, чистописанию и рисованию, а также фронтовому строю. Школы эти давали, однако, мало грамотных, и недостаток в грамотеях и писарях был постоянный. Очень может быть, что старообрядцы имели свои подпольные школы и обучали в них детей грамоте, но, вероятно, обучение это не шло дальше церковной грамоты, и многие не умели даже писать. О необходимости иметь в войске среднее учебное заведение никто даже не заикался. Одним словом, население коснело в невежестве и никто не заботился о его просвещении светом науки.
