В частности, о Платове ходили слухи, что начальство отрешило его от командования прежними казаками и что поэтому он будто бы старается вызвать их на Линию и сделаться над ними атаманом. Остальные же казаки, не причастные к волнениям, боялись появления в станицах регулярных войск, и поэтому многие изъявляли готовность выслать силой беглецов на Линию, если прикажет Донское войско. Между беглецами и другими станичниками нередко возникали ссоры, беглецов упрекали в побеге, а беглецы, ссылаясь на атаманские приказы, не прочь были выйти из станиц, чтобы избавиться от утеснений.
Сам Белогорохов выехал 28 июня из дома для сбора денег на поездку в Петербург. Он действительно, собравши деньги, отправился вскорости в Петербург, чтобы подать там императрице прошение; но его схватили на дороге по распоряжению высшей петербургской администрации и посадили под арест. Оставшийся на месте руководителем Фока Сухоруков сгруппировал около себя около 150 человек и с ними переходил из станицы в станицу, всюду поддерживая энергично необходимость открытого протеста против выселения казаков на Линию. Когда же из Черкасска выслана была против него команда, то он оказал вооруженное сопротивление, был арестован и отправлен вместе с другими вожаками – Трофимом Штукаревым, Саввой Садчиковым, Иваном Подливалиным и Дмитрием Поповым – в Петербург.
Таким образом, главные виновники казачьих волнений находились в руках правительства под стражей и в следующем, 1793 году, были преданы суду особой комиссии, учрежденной при Государственной Военной Коллегии.
Белогорохов обвинен был в том, что он первый убедил казаков в незаконности выселения их без очереди, принял на себя главное начальство над бунтовщиками сначала в полку Поздеева, а потом над объединенной группой казачества трех полков, забрал знамена этих полков и отправился с взбунтовавшимися казаками к Черкасску, не подчиняясь никаким распоряжениям начальства. В самом Черкасске он «вынудил от войскового атамана приказы, а от гражданского правительства грамоты», обеспечившие за беглецами роспуск по домам и освобождение от службы. Затем по станицам он вел агитацию, собирал деньги и отправился на них в Петербург. В комиссии военного суда Белогорохов не только не раскаялся ни в чем, но, несмотря ни на какие увещания, не отвечал и на вопросы.
Фока Сухоруков изобличался в большинстве тех же проступков, что и Белогорохов, у которого он был главным помощником, а также в вооруженном сопротивлении властям.
Остальные подсудимые – Штукарев, Садчиков, Подливалин и Попов – обвинялись в том, что были старшими между бежавшими казаками, причем Штукарев был избран начальником в полку Поздеева, Садчиков состоял главным помощником у Сухорукова, предводителя толпы, а Попов способствовал посылке в Петербург Белогорохова. Но все они изъявили чистосердечное раскаяние.
В особую вину Белогорохову поставлено было то, что он не хотел подвергнуть себя никакому суду, кроме Ее Императорского Величества, не захотел отвечать на вопрос-ные пункты и остался непреклонным, несмотря на все увещания священника.
На этом основании комиссия военного суда признавала главных виновников мятежа подлежащими смертной казни, но ограничилась тем, что постановила, исключивши из войска Донского, наказать кнутом в крепости Святого Дмитрия в присутствии казаков, собранных от станиц. Белогорохова пятьюдесятью ударами, а Сухорукова тридцатью, вырезать им обе ноздри, наложить знаки и сослать в Нерчинск в каторжные работы. Остальных подсудимых, раскаявшихся и действовавших по легкомыслию, постановлено было наказать в той же крепости плетьми и назначить, по распоряжению Войскового Гражданского Правительства, на службу не в очередь.
Самое наказание осужденных было обставлено предосторожностями. Граф Салтыков в письме к Гудовичу от 26 июня 1793 года предложил, чтобы войска Кубанского егерского корпуса остались в Ростовской крепости до окончания экзекуции и чтобы, в случае отозвания их из крепости, остался хотя бы один батальон, «ввиду могущих быть беспорядков». Но опасения Салтыкова не оправдались. Экзекуция прошла при молчаливом отношении к ней казаков. Предводители и народные герои были низведены на степень преступников. Сила осталась силой, а народные права – пустым звуком.
Официальные архивные документы ничего, конечно, не говорят о том, как в глубине души относились казаки к суду и наказанию людей, отстаивавших их казачьи интересы. Но самый приговор достаточно характерен, чтобы можно было судить об этом отрицательном отношении к нему массы. Вина Белогорохова и его товарищей, искавших у правительства зашиты казачьих прав, была виной всего Донского войска.
Казалось бы, что с наказанием вожаков должны были бы совершенно прекратиться и самые волнения. Наиболее стойкие защитники казачьих привилегий были позорно посрамлены, масса казачества не протестовала. Сам Гудович считал общественное спокойствие на Дону настолько установившимся и непоколебимым, что находил возможным немедленно приступить к выселению донских казаков на Кубань. 12 августа была совершена позорная экзекуция над Белогороховым и его товарищами, и в августе же Гудович одновременно сообщил свои соображения о немедленном заселении донцами Прикубанья председателю Военной коллегии графу Салтыкову и войсковому атаману Иловайскому.
Иловайский нашел, однако, невозможным переселить казаков с желательной для Гудовича быстротой. Обсудивши этот вопрос коллегиально вместе с членами Вой-скового Правительства, он ответил главнокомандующему, что в данном случае надо считаться «с древним Донского войска обрядом».
В наряд на переселение попали из всего наличного числа казаков лишь те, которые назначались станичными сходами. Требовалось бы собрать все станичные сходы, чтобы получить их решения, и скомплектовать необходимое количество переселяющихся семей. Стояла уже осень, переселение должно было затянуться до зимы, а зимой переселять казаков с их женами, детьми, скарбом и скотом по обширным и пустынным степям Северного Кавказа било бы крайне тяжело и затруднительно. «А по сему, – доносил атаман войска Донского главнокомандующему, – исполнение Высочайшего Ея Императорского Величества повеления не иначе со стороны Донского войска, как к будущему за сим лету, последовать имеет».
Можно было ожидать и других осложнений при переселении. Ни для кого не было секретом, как донцы относились к выселению. Казаки могли всячески тормозить организацию выселения. Наконец, и само центральное правительство нашло на этот раз слишком спешным распоряжение Гудовича. Салтыков писал последнему, что он желал бы предварительно знать все подробности в организации переселения, и просил сообщить ему, в каком положении находилась постройка жилищ для переселенцев и размещение их. К тому же, по сообщению Салтыкова в другом письме, Государыня желала, чтобы жилища для переселенцев были приготовлены прежде их прибытия. Таким образом, переселение донских казаков на Кубань силой обстоятельств пришлось оставить до следующего, 1794 года.
Между тем начальству Донского войска предстояла трудная задача не только подготовить переселение, но убедить казаков выселиться. В этих видах Войсковое Правительство избрало особых старшин и в сентябре месяце отправило их по всем станицам с особыми «известительными грамотами». Старшины эти должны были подготовить население к такой непопулярной мере, как насильственное выселение казачьих семей на чужую, обещавшую одни военные тревоги и мрачное будущее, сторону.
