Роста он был среднего, но крепко сбит и производил впечатление добротно сколоченного шкафа: небольшого, но надежного, на века сделанного заботливыми и умелыми руками. Я описываю его внешность так подробно по одной причине – впоследствии этот человек сыграет судьбоносную роль в моей жизни, роль, которую ему было предначертано сыграть очень давно, тысячу снов назад.
А здесь и сейчас он просто сидел рядом и смотрел мне в глаза. Если бы я встретила его в толпе, то, скорей всего, не обратила бы внимания. Он определенно не был высоким атлетичным брюнетом, но, глядя на него, меня почти сразу охватило чувство, что мы с ним из одного древнего племени, одного поля ягоды, два мятущихся странника, беспокойные сердца.
Да и имя у него было странное. То ли ник, то ли кличка, что-то сродни тем словам и названиям, когда ни одна толковая ассоциация в голову не приходит. Его звали Анабас. В его стране это считалось совершенно нормальным – назвать сына таким именем, а для моих ушей оно звучало несколько непривычно.
Но наши имена перекликались, Ана и Анабас, мы сразу это поймали. Поймали и прислушались. Друг к другу.
Он сказал, нетерпеливо и нервно поводя ноздрями в мою сторону:
– Откуда ты свалилась, бестия? Вид у тебя высокомерный и такой, как будто бы ты случайно пришла сюда, да все ждешь, когда уже кто-то из собравшихся хотя бы одну фразу бросит, достойную твоего внимания.
Я слегка оторопела от такой наглости и не сразу нашлась, что ответить. После этой встречи мы долгое время не виделись, и я уже стала забывать своего нового знакомого, как вдруг однажды раздался телефонный звонок.
Я подняла трубку и услышала его хрипловатый голос:
– Ана, как ты? Я хочу показать тебе кое-что.
– Я буду готова минут через десять, – судорожно натягивая джинсы и футболку, ответила я.
Он привез меня к себе домой. В дом, который построил Джерри. В тот самый дом с башенками и окнами на все стороны света. Я зашла туда в первый раз, не имея ни малейшего понятия о том, что совсем скоро я буду здесь жить. А тогда, в тот первый раз, я зашла туда и обомлела.
Представьте себе комнату с шестью окнами по кругу. Свет заливает комнату со всех сторон и кажется, что она плавает в солнечных лучах. Света очень много днем, а вот вечером его всегда не хватает, и хочется зажечь свечи. На стене напротив меня висит картина. Стыдливо опустившие свои головки полевые ромашки, как будто что-то знают, но не хотят говорить и хранят эту тайну упорно и таинственно. Часы, они же барометр, они же показывают лунные фазы.
Анабас ориентируется по ним, стоит ли впадать в очередную меланхолию или до полной луны все еще далеко. Странное томление духа испытывает он в полнолуние. Мерещатся ему дальние страны, те, где он еще ни разу не побывал, а еще другая его жизнь, где нет места рутине, жизнь, полная приключений и путешествий.
В эти ночи он садится у окна и тихонько подвывает, обнажив передний ряд острых зубов. Это даже не меланхолия, это особое состояние, что-то вроде перезагрузки, накопления энергии. В эти моменты у Анабаса формируются намерения, из туманных облаков неясных желаний и предчувствий проступают четкие линии будущих действий.
В углу стоит кресло-качалка, куда можно усесться, подобрав под себя ноги и, укрывшись теплым пледом, читать книгу. В правом углу комнаты стоит камин, на его полочках странным образом уживаются: зебра из далеких островов, шаман с палочкой для прикуривания, железный хворост с двумя индейцами в старинных головных уборах и ангелочек из материи польского происхождения.
Венчает весь этот эклектический микс картина хорошо известного в узких кругах художника из Голландии. Картина чудная: две фигуры, мужская и женская, уходящие вдаль, за горизонт. Они идут по узкой улочке старинного городка, по бокам стоят скособоченные дома с разноцветными черепичными крышами. Вся картина: и небо, и дома, и дорога, и фигурки, сделана разноцветными мазками – рыжими, зелеными, розоватыми, голубыми… Кажется, что картина светится. Сама по себе, независимо от освещения, она излучает свет.
Полка с книгами по правую руку от камина сделана руками хозяина. Немного рубленная, с четкими, слегка грубоватыми линиями, тем не менее, отлично вписывается в общий стиль. Книг на ней огромное множество и тематика самая разнообразная. От метания ножей до рассказов о том, как правильно доставить удовольствие женщине, от упражнений с гантелями до сказок для самых маленьких.
Наверху полки стоит огромная пузатая ваза, почему-то овальной формы. Как я узнала позже, эта ваза – своеобразное напоминание о груди одной бесславно пропавшей в горах на юге Польши, где-то в Бескидах, девушки с травяным именем Люцина. Когда-то Анабас крутил с ней роман. Дело было давнее, о девушке давно забыли, а вот о размере её груди знают до сих пор все домочадцы и приходящие гости. Он очень любит вспоминать ее грудь и рассказывать о ней, указывая, многозначительно щурясь при этом, на вазу.
Рядом с вазой – плетка, которой никто никогда никого не бил. Но она лежит. Рыжая и длинная, как затаившаяся на ветке дерева змея, свесив длинный свой хвост вниз.
Рядом с плеткой стоит полосатый конь, а за ним – ящик с коллекцией ножей, которыми опять же никто не пользуется. Когда приходят друзья, а количество выпитого вина становится достаточным, они хватают эти ножи, сабли и луки и фотографируются. На фотографиях проявляется их истинная сущность. Что-то древнее и опасное сочится из них. Так, например, крупная нежная девушка выглядит как степная всадница из Булгарских времен, с горящими от ярости глазами, дикая и своевольная.
Среднюю полку украшают нелепые красные часы со стрелками, которые тикают не так, как обычно бывает у часов, а перекатывая звук то вверх, то вниз. У них свой особый цикл, из семи секунд, где каждая секунда звучит по-разному.
В центре средней полки стоит огромный экран ни к чему не подключенного телевизора. Его никто не смотрит. Он просто стоит и ждет, когда времена изменятся и по нему покажут что-нибудь важное. Раз в году, правда, он включается, и по нему смотрят ежегодный показ мод. Но смотрят не как шоу, а как репортаж с далеких островов, что-то далекое и запредельное.
Стеклянное сооружение рядом, похожее на приемную сигналов с Марса, какая-то ваза с дутыми стенками и рядом миниатюрные наушники, тоже из стекла. Там можно поймать мелодию о почтовых карточках из Парагвая. Старая песня, все так же красивая. Рядом стоят огромные черные колонки, из них исходит тишина, которая заглушает звуки машин на улице.
Прямо посредине комнаты стоит японская кровать. Наверное, на таких спали самураи. Она просто сбита из восьми кусков фанеры. У нее низкие ножки и она очень прочная. Как бы подробно я ни описывала эту забавную комнату, всегда остается что-то недосказанное: то ковер с телячьим рисунком, то люстра над кроватью, черная металлическая люстра, тяжеленная, как гиря, о которую все периодически ударяются головами. Она не светит и просто висит, устрашающе раскачиваясь. Но никто и не думает её снимать. Люстра служит для проверки реакции гостей. Крут ты и собран, или растяпа.
