У многих рощ, оказавшихся в итоге посреди поля (видимо в результате того, что лес до каких-то известных людям границ был выпилен), ровные, как по линейке сделанные края. Но в одних случаях к северу, югу, востоку и западу они обращены сторонами, в других – углами. В одних рощах есть главное дерево, увешанное подарками, в других таких деревьев много. Одни рощи тяготеют к воде – возле них зарождается ручей или есть небольшое озерко, другие же – на возвышенности, поднятые, словно летящие над землёй.
В начале девяностых у меня была счастливая возможность посмотреть на несколько священных рощ с высоты птичьего полёта. Я участвовал в весенних учётах перелётных птиц.
Мы пролетели почти надо всеми такими местами в Тоншаевского района. Чувство потрясения осталось. Они густы, мощны и имеют очень чёткие границы. Ими любуешься. И ещё: почти все они выстраиваются в этих местах словно вдоль одной полосы – строго с юга на север на протяжении трёх десятков километров. Полоса эта начинается на водоразделе Ветлуги и Вятки, а по сути – бассейнов верхней Волги и Камы. И тянется по правой стороне самой большой из речек тех мест Пижмы, ни разу её не пересекая.
С воздуха рощи похожи друг на друга. Но – только с воздуха.
Рассказывают о рощах совсем разное.
В одни ходить на моления можно было всем, в другие только мужчинам или только женщинам, в третьи приходили с пожертвованиями лишь два или три «знающих» человека, которые молились за всех остальных. О некоторых местах говорили: если моление случайно видел с краю леса кто-то из посторонних, то он начинал болеть.
Удалось найти старинные описания рощ. Помещик Александр Поливанов, который жил в своей усадьбе на берегу реки Ветлуги возле от села Благовещенского (сейчас оно в Воскресенском районе), увлекался археологией и даже был членом Московского археологического общества. Он, вероятно, в конце 80-х годов XIX века совершил неблизкое путешествие вёрст за восемьдесят – в марийскую деревню Малая Юронга. Там Поливанов нашел священную рощу, а затем напечатал отчёт об увиденном. На его взгляд, роща доживала последние годы: деревья были дряхлыми, полусухими, люди, по их словам, туда давно уже туда не ходили, но тропа была протоптана и поляна оставляла такое ощущение, что всё-таки кто-то, возможно, случайно, по старой памяти, был на ней и что-то туда приносил. В остальном же – следы какого-то запустения, забытости.
Спустя сто с лишним лет мы застали рощу абсолютно такой же, словно время не коснулось её. Люди уверяли нас, что в божий лес давно уже никто не ходит. Но тропа просматривалась и чувствовалось, что совсем недавно кто-то там был.
* * *
Открытием для нас стало то, что во всех рощах, которые пыталась описывать и картировать наша экспедиция, странно вели себя компасы. Были точки, где стрелка начинала плясать.
После нас в свои рощи ходили с компасами исследователи в Марий Эл. Результат всюду был тот же самый.
Разговоры про биоэнергетику я воспринимаю как научное шарлатанство, как попытку загрузить простодушных обывателей. Это утеха для выходящих в тираж дамочек со смутными воспоминаниями о каком-то образовании в голове и болями «где-то там в боку, немного, если повернуться». А главное – с массой свободного времени.
Никакой биоэнергетики.
Но – что?
Может быть, так дают знать о себе зарождающиеся подземные потоки. Замечено, что почти все рощи стоят в точках распада вод. Или это напоминание о куда более глубоких трещинах в базальтовом фундаменте Восточно-Европейской платформе. Геологи доказали, что в Среднем Поволжье, примерно над той полосой, где течёт Волга, на глубине в несколько километров на протяжении уже сотен миллионов лет соприкасаются две её плиты – Варяжская и Сарматская. Одна из них, Варяжская, постепенно опускается, другая поднимается, и это создаёт колоссальное напряжение. Как-то оно должно прорываться к нам, из подземных недр?
* * *
Рощу нельзя обижать. И это всем хорошо известно.
В Большом Одошнуре старожил показывал нам свои амбарные книги с записями. Работал он в сельсовете до пенсии, и, что называется, для души фиксировал события. Рощу спилили, хотя местные марийцы предупреждали, что нельзя этого делать. И вот в течение месяца все, кто этим занимался, умирают. Один попадает под поезд, другой сгорает в бане, третьего губит сердечный приступ.
В конце девяностых в Ромачинской священной роще кто-то заготовлял жерди для бани. Мы приехали туда и обнаружили уже обделанные молодые сосёнки, сложенные штабелями.
Мы заявились в сельсовет и потребовали ответа, кто же это растаскивает наш любимый памятник природы? «Не сознаются», – сказали там. И выразили удивление – ведь народ слышал, что плохо такое кончается – как же решились?
Сознались.
Спустя год научный сотрудник Тоншаевского районного музея Александр Жуков, в прошлом мой студент, с этим человеком даже познакомился. Но выговорить ему за безобразное отношение к священному лесу не решился.
Человек – кстати, нестарый – лежал парализованный в одном из домов соседней деревни. И причитал: ведь рассказывали старики, ведь знал, что нельзя… Руки и ноги отказали через пару недель после того, как он впервые помахал топором в священной роще. Кстати, именно там всё и случилось. Разговоры про незаконные порубки поутихли, и он решил на закате собрать свои жерди и вывезти ближе к дому… Что же натворил?! Как теперь быть? Каким богам молиться?
В Козлянуре в тридцатых годах рощу срубили и из деревьев сделали свинарник – он сгорел. В Городищах она пошла на постройку конного двора – погибли все кони…
И ещё рассказы – их десятки в нашем архиве.
Учительница повела детей в священную рощу, отломила ветку и объяснила: предрассудки, ничего не будет. Тут и сломала ногу.
В Большой Юронге велели мужикам пилить священный лес. Человек, отдавший приказ, скоро умер.
В Кувербе священную рощу приказал рубить председатель колхоза – приезжий человек, десятитысячник (помните, были такие люди – сознательные рабочие заводов, поехавшие на село строить там новую жизнь). Назначил он исполнителей. Те не отказывались: у марийцев не принято отказываться в таких случаях – принято кивать головой и не выполнять распоряжений.
Прошло сколько-то недель – работники, разумеется, и не думали браться за топоры и пилы. Председатель обругал их за нерасторопность и поручил дело другим. Те тоже вроде бы согласились, но через месяц роща всё ещё стояла. Тогда председатель опять нашёл каких-то мужиков, которые тоже не стали отговариваться… Словом, роща цела, здорова, стоит на месте. И Куверба тоже.
Со священными рощами хотели бороться местные священники.
В Тоншаеве мы записали воспоминание о том, как в начале XX века настоятель храма села Ошминского организовал крестный ход с хоругвями в сторону самой красивой из священных рощ – Грозной. До неё от Ошминского километров шесть. Что замышлял священник, остаётся сегодня неизвестным. Но на повороте дороги шествие встретили молчаливые марийцы с кольями. Пение молитв прекратилось. Наступила тишина. Марийцы не проявили никакой агрессивности – было это не в их натуре. Но постояв немного, участники крестного хода побросали наземь хоругви и побежали обратно.
