Этнографы выделяют сейчас среди марийцев четыре, как принято их терминологически точно называть, субэтноса. Луговые (это Йошкар-Ола, центр современной Марий Эл), горные (запад республики, окрестности Козьмодемьянска), восточные (отошедшие три века назад на земли нынешних Татарстана, Удмуртии, Башкортостана, Пермского края и Свердловской области) и северо-западные (север Нижегородской и юг Кировской областей). В нашем крае я виделся чаще именно с северо-западными марийцами.
А в Васильсурске ко мне несколько раз обращались на горном наречии. Может быть, люди, приехавшие из-за марийской границы, которая рядом. А может быть, местные: их немного в посёлке, но они есть.
Так где же он был, этот самый Цепель?
* * *
Оказавшись впервые в Васильсурске, я быстро нашёл Валерия Николаевича Апремова. Он – чувствовалось – рад был нашей встрече. Рассказал, где найти ключ. Щедро оделил яблоками и сливами из сада. Но, к моему удивлению, напрочь отказался сопровождать меня. И не ответил на мои вопросы: что за люди ходят на ключ из марийцев, почему, кому они на нём молятся.
Ключ найти оказалось не так-то уж сложно. Впрочем, если бы я начал говорить о том, что он «марийский», мне бы тут вряд ли бы кто показал. Местные жители его таким не считают.
Пара километров по старой Казанской дороге, потом по тропе через поле. И – вот уже край дубравы, спускающейся к ключу. Нет, такую дубраву в нашей области увидишь нечасто. Просто какие-то именно шишкинские дубы – вековые, мощные. Великанов среди них нет, но поражает их здоровый вид, вольготность, с которой они расположились по горе. Здесь же были остатки более старых деревьев, уже давно, должно быть, упавших… Подлеска у дубравы почти не было, негустая трава позволяла просматривать в ней, кажется, любую мелочь. Словом, не оставляла роща чувства загадки… Впрочем, это я зря. Дубрава всегда в чём-то именно загадочна. Вот осинник, ольшатник, липняк – нет.
Тропа спускается по дубраве. Вот слева обширная терраса. А вот ещё одна, чуть ниже и – за поворотом ключ. Сразу понятно, что он святой. Вода аккуратно выведена в жестяной жёлоб. У сруба поставлен металлический крест. Лавочка с неизменной поллитровой банкой – для тех, кто пришёл испить воды.
Ключ называют Супротивным – потому что бьёт он «противу Солнца», то есть вытекает из горы в южную сторону. А это, по мнению местных жителей, неправильно – ведь основной склон горы обращён к северу, к Волге, вот туда бы и бить ключу, а не со стороны обратного ската.
19 января воду Супротивного ключа святят – Крещение. Ею обливаются прямо тут, около лавочки. Это канонически православный источник.
По дороге назад я снова зашёл к Апремову. В ответ на мои расспросы он снова вынес мне яблок и слив. И принялся сетовать: и занят сегодня, и просто ничего толком не знает. А вот только слышал от стариков… Были старики – детство его прошло в Микрякове в Горномарийском районе. А теперь вот стариков нет. И кто что скажет… Но надо бы рощу сберечь, а то неровен час – надвинутся на неё какие-нибудь коттеджи: землю продают направо и налево, а тут такая красота, такое место!
Если он приезжий, то откуда же ему известно, что ключ этот у местных марийцев – святой? И главное – кто ходит к нему, зачем, правда ли, что это святилище древнего Цепеля?
* * *
Под конец поездки я планировал познакомиться с деталями истории, которую мне рассказали по дороге в районном центре. Она мне показалась странной, но как-то связанной со всем тем, что привело меня в эти места.
Плыл по Волге на небольшом, но весьма комфортабельном судне режиссёр Никита Михалков. Нахвалили ему замечательное место для остановки не на этом, правом, а на левом берегу: там полого, широкая поляна, чистый родник и старый дуб. Под уху хорошо пошёл разговор. Кто-то сказал: место-то это, говорят, святое. И Михалков, в котором, вероятно, заговорила широкая натура Паратова, расчувствовался и выдал деньги на постройку посреди этой поляны небольшой часовенки.
– Вот какое место у нас есть! – рассказывали мне в посёлке Воротынец, в районной администрации. – Хотите увидеть?…
Но у начальства не оказалось моторки, и обратиться за ней посоветовали к лесникам.
Ехать надо было к ним на другой берег Волги – на пароме в село Михайловское. Однако там, в лесхозе, специалисты пожимали плечами: не слышали они о таком месте!
* * *
Я так и уехал из Васильсурска с ощущением неразгаданных загадок.
И вернулся домой к телевизору, который давал по всем каналам «Лебединое озеро» и совершенно противоречивые сообщения – тревожные, беспомощные, горькие. Догорало лето – вместе с моим Отечеством, которое словно корчилось в агонии, уходило из-под ног, сжималось как шагреневая кожа, за считанные дни, теряя огромные пространства по краям. Или это его – как карту – сворачивало, облизывая августовское пламя?
Была зима. И было новое лето. И ещё одно лето…
* * *
Так получилось, что важная встреча с кырык мари (так себя называют горные марийцы), с памятью об их прошлом ждала меня вскоре в родном городе.
Но без моего первого знакомства с Васильсурском её бы просто не произошло: мы бы обязательно разминулись.
Однажды меня пригласили в одну из окраинных нижегородских школ. Светлана Толгатовна Сейфи, учительница русского языка и литературы, очень хотела найти человека, который рассказал бы её классу о народах области. И я взялся побеседовать о марийцах.
Честно сказать, особого энтузиазма поездка с пересадками через полгорода в набитом транспорте не вызывала. Хотя знал бы, что меня ждёт через час – на крыльях бы летел.
«Они вас хорошо слушают», – шепнула мне Светлана Толгатовна во время этой встречи. Классов оказалось не один, а два, но вещи, которые я рассказывал, и в самом деле показались им, наверное, интересными.
Тогда я говорил как раз про Васильсурск. Потом взялся рассказывать о марийском языке. И к моему полному изумлению, любой пример, который я вспоминал, тут же кто-то из глубины зала громко переводил на русский.
В первый момент, я даже чуть расстроился – мне показалось, что так пропадала часть интриги…
После звонка ко мне вышел коротко постриженный худой смугловатый подросток. И совершенно смущаясь, объяснил, что переводил это всё он, потому что мариец и знает свой язык. Светлана Толгатовна представила его: «Толя».
…Прошло несколько лет, и мы подружились с этим человеком. Он стал переводчиком в наших нескольких экспедициях и помогал в самых запутанных разговорах с марийцами, когда речь заходила о священном, о загадочном и просто не хватало слов, чтобы передать всё так как есть.
Он помогал мне расшифровывать с магнитофона и переводить песни. Он читал книги, которые я писал или редактировал, если в них заходила речь о марийцах. Многое, что составляло внутреннюю, в чём-то закрытую от чужих глаз жизнь народа, я узнавал от него из первых рук.
И вот эту историю о священном месте Цырке-Царке на берегу Волги в Юринском районе – тоже. Люди на моторных лодках (а иначе на другой берег просто не добраться) приезжают туда на сенокос в определённый день июля из тех мест, которые Толя считает родными, среди них есть и его родственники. Цырке-Царке – это и большой луг, и очень старый дуб. Под ним обычно отдыхают в самую жару, когда горячее солнце и работа валят с ног, а кругом вьются «пауты» – всякая летучая нечисть в виде слепней, оводов, зеленоглазок и ещё Бог знает кого… И вот один раз приехали туда люди с правого берега на своих лодках. И видят: стоит около их дуба – часовенка. Кто же это её мог построить?…
