Мы долго шли тёмным ещё оврагом вниз, пока широко не заблестела впереди река. Тропика вильнула, и вышла на поляну в полугоре. Она была похожа по-своему на террасу в Кадницах – не обрывалась в сторону реки, а заканчивалась невысоким валом. На поляне справа стоял грубо сколоченный деревянный навес, напоминавший по конструкции те, которые стоял у деревень на остановках. Под навесом лежали кучами булыжники. На полотенцах, на бумаге была еда – пироги, овощи, домашний хлеб. Горели свечи. Их огоньки отражали, поблёскивая, жёлтые и белые монеты, которые были сложены горстками на ткани. Поляна была широкой. Посередине неё горел костёр, в котором шевелил дровишки пожилой мариец. Слева от костра на брёвнах сидели мужчины – их было человек пятнадцать, в основном степенные старики, которые вели мирную спокойную беседу. Понимал я не всё в ней. Но было ясно: разговор шёл о войне, о том, как тогда жили, о знакомых из соседних сёл – у кого как дела, кто приболел, кого нет уже. Перед людьми тоже лежала еда и стояли простецкие эмалированные кружки, наполненные кипятком с заваркой из трав.
Юадаров вынул из сумки хлеб и положил под навес. Мы тихо поздоровались и сели рядом с мужчинами. Несколько человек пожали Юадарову и – потому что я ним пришёл – мне руку. Разговор, остановившись на минуту, пошёл дальше. Юадарова спрашивали, как он живёт, что пишет, видит ли там, в Йошкар-Оле президента. Говорили: президент Зотин, он ведь и сам из горных марийцев, и сюда даже на катере заезжал – любопытно ему стало, что тут, на святом месте.
Урочище Омыклиды. С фотографии Захара Виноградова (начало XX века)
Напротив на брёвнах сидели только женщины, и у них был свой разговор, наверное, похожий.
От поляны тропа вела вниз. Там на площадке стояла у обрыва старая берёза, и возле неё тоже лежали деньги. А совсем внизу у воды был источник – святой ключ.
– Эх, не поднимали бы больше воду в этом Чебоксарском море. Уж и так всё затопило – ещё и святого ключа не будет! Ведь беды от этого происходят. Утонул святой ключ, а его никто не навестит, никто ему слова не скажет там, под водой…
От поляны тропа вела вниз. Там на площадке стояла у обрыва старая берёза, и возле неё, как и под навесом, лежали деньги. А совсем внизу у воды был источник – святой ключ. В ложбине, из горы шли два желобка: повыше и пониже. Вода Омыклид, наверное, самая вкусная, какую приходилось пробовать за всю жизнь. И при этом её вкус в двух желобках был совершенно разный!
Я стал снимать панораму и людей видеокамерой: Юадаров мне позволил это, но сказал – главное, действуй спокойно и никого не спрашивай.
Ко мне подошла, насторожившись, женщина:
– Ты что тут делаешь? Это у тебя не фотоаппарат?…
– Нет… – коротко и уклончиво ответил я, стараясь придать голосу почтительность и уверенность.
– А-а… То так фотографий тут, наверно, лучше не делать – не случилось бы с тобой что от этого.
– Нет, он не делает фотографий, – подтвердил Юадаров.
Люди подходили в Омыклиды по нескольку. Первым делом – к навесу, оставляли там часть содержимого сумок, кланялись, шептали что-то и садились рядом или шли вначале к ключу. А кто-то уже уходил с поляны – поднимался по горе вверх.
– Ты пей, пей святую воду с травами нашими. Когда ещё настоящей святой воды попьёшь!
Кружка была горяча. Я ёжился от утреннего холода, которым потянуло с реки, а вокруг звенели комары.
Из тумана обрисовался совсем рядом контур трёхпалубного теплохода. Он словно был видением, двигался беззвучно вверх по течению. На палубах в этот ранний час никого не было.
Те, кто приходил часов в семь, вели уже себя немного иначе, чем ночные паломники. Они крестились на навес, на берёзу, шли, шепча молитву, к ключу. Но тоже садились потом рядом. Мужчины – слева, женщины – справа.
Часов в восемь на поляну спустился поп. Он аккуратненько разгладил бородку, достал из саквояжа своё блестящее облачение. А молодой человек, пришедший с ним, держал в руках тумбу, которую затем принялся устанавливать на манер кафедры, подкладывая под неё камни. Многие из тех, кто сидел на брёвнах, не привлекая к себе особого внимания, стали подниматься и уходить. Другие, наоборот, оживились и потянулись навстречу священнику.
– Ночью сюда приходят те, кто верит в наших древних богов, – стал объяснять Юадаров. – А потом сюда идут уже христиане, и для них на ключе проводится молебен. Это уж они давно так. Они, конечно, говорят, что это язычество. Но этот парень, который с попом пришёл – ничего! – потом деньги-то отсюда все соберёт и еду тоже, которая понравится… А многие тут верят и в Христа, и в Кугу Юмо, считают, что это один бог. Может, и так – кто скажет?…
Я ждал, что сейчас наступит кульминация этого ночного паломничества. Только появление православного священника никак на неё не тянуло. Наоборот, оно многое как-то тихо завершило на поляне в это утро.
Но – как и кому молились ночью эти люди? Молились ли они вообще? Что их сюда привело – страх, надежда на благополучный исход проблем или же просто желание прийти на священное место, побыть на нём, повидать соседей из других деревень – собственно это для меня осталось непонятным.
– Всё было так, как обычно? – спросил я Юадарова.
– Именно так всегда и бывает, – ответил он и, словно почувствовав мой незаданный вопрос, продолжил. – Я думаю: люди уже забыли, как надо правильно молиться своему богу, как это раньше делалось. Картов, которые бы вели моления, у горных марийцев давно уже не осталось – возможно, с тех самых времён, когда началось их крещение. Людей от своей веры отучали уже много поколений подряд, в их веру вмешивались, объясняли им, что она неправильная, что не способна помочь. Но их всё равно тянет в святое место. И здесь они всё равно найдут случай сказать, что их беспокоит, и слова найдут. А так с виду они просто сидят и пьют чай из святой воды… И к Супротивному ключу так же ходят.
* * *
Это место, которое мы вскоре сделали памятником природы областного значения, заставляло меня снова и снова мысленно возвращаться к нему.
Итак, допустим, что Супротивный ключ был главным святилищем Цепеля. Но где был сам Цепель? Или его смыло в Волгу, как не раз это случалось с васильсурскими улицами? Можно ли это как-то узнать?
Совет Юадарова читать внимательно Оглоблина оказался очень дельным.
Я вчитывался в строки брошюры:
«Супротивный ключ находится в Пономаревом овраге, примыкающем с ю.-з. к подгородной слободе Хмелёвке. Это очень глубокий, узкий и длинный, до 2 вёрст, овраг, густо заросший лесом, местами до степени непроходимой чащи. По дну его пробегает сильный ручей (безымянный), впадающий в р. Хмелёвку в черте слободы. Недалеко от слияния оврага с долиной р. Хмелёвки, на левой стороне ручья, в 5 саж. от него, выбивается из-под горы Супротивный ключ и впадает в ручей. Ключ назван Супротивным потому, что „вытекает супротив восхода солнца“… Вода течёт несколькими струйками, выбиваясь из-под подошвы пригорка, собирается в ямки, откуда бежит по деревянному лотку, затем струится по земле до ручья. Раньше ключ выбивался прямо из-под горы, а недавно чьи-то неумелые руки сделали выемку в месте выхода ключа и теперь незадернованная выемка мутит в дожди кристальную воду ключа. В богатом хорошими ключами Василе Супротивный ключ считается, и по всей справедливости, наилучшим по вкусу и бесцветности воды. На том пригорке, из-под которого выбивается Супротивный ключ, стоит каменный столб-часовенка: в верхней части 4-х угольного кирпичного столба сделана выемка, имеющая форму ящика, с открытой лицевой стороной. В ящике стоит 9 деревянных икон, часть обуглившихся и обгоревших. Богомольцы ставят в ящике перед иконами зажжённые восковые свечки и уходят, а свечки подтаивают под влиянием солнечных лучей и падают на иконы, поджигая их. Над ящиком железная крыша, увенчанная 6-ти конечным деревянным крестом (полусломанным). Ниже ящика металлическая кружка для сбора подаяний».
