А поздняковская культура – это уже рубеж тысячелетий, второго и первого. И рубеж в истории народов. Незадолго до наступления её эпохи двинулся в путь другой поток племён – на северо-запад. И это были предки эстонцев, финнов, карелов, саамов, народов, названия которых знакомы не каждому, потому что сейчас этих людей тысячи или даже сотни всего лишь – вепсов, ингерманландцев, ижоры. Язык поздняковцев носит в лингвистике название финно-волжского.
* * *
Первое тысячелетие. Люди, которые остаются здесь, дают начало городецкой культуре. Кстати, названной так не в честь города на Волге, а в честь села в полутора десятках километров к северу от города Спасска в Рязанской области, тоже недалеко от окского берега, где Александр Спицын в 1898 году нашёл городище людей, знавших секреты железа. Найти его было, вероятно, не так-то уж сложно: да всё в карте написано! Если есть село Городец, то называется оно так неслучайно. Чуть позднее подобные памятники стали обнаруживаться и ниже по течению Оки, по Мокше, по Цне.
Железо – это вам уже не каменный топор с проушиной – с его помощью можно делать великолепную тонкую работу. И болотной руды по Оке и за Волгой много. Надо только научиться разогревать её до невероятного жара, который не получишь, сжигая дерево. И железо делало людей сильнее соседей, потому что творило новые технологии. А знать требовалось, как из дуба, из берёзы получить древесный уголь, как их не сжечь, а пережечь, превратить в мощное, способное творить чудеса топливо. Рыжая руда воплощалась в рыболовные крючки, ножи, наконечники. И в звонкие женские украшения. В эти музейные городецкие браслеты с железными утиными лапками. Утка – прародительница мира. Утка – мать ему и, значит, людям.
Как невольно подсказывает название, у городчан были уже города, во всяком случае, прообразы их – места, где жили люди. На высоком мысу, защищённом валами, с загонами для скота – коров, лошадей, свиней.
Городецкая – одна из самых последних археологических культур Среднего Поволжья – непосредственно перед началом той истории, где племена, народы получают не условные научные, а вполне конкретные, понятные каждому названия. Чаще всего те, которыми они называли себя сами. Длилась эпоха городецкой культуры около десяти веков. Сорок поколений сменили друг друга.
Пряслица, грузики для веретён, посуда с узорами. Обитатели этих городищ были скотоводами и земледельцами, охотниками и рыболовами, металлургами и кузнецами, умевшими работать с железом. Их жилища-землянки четырёхметрового диаметра с очагами посередине были заглублены на полтора метра и имели глинобитные нары-выступы вдоль стен.
Потомки городчан шагнут из анонимного мрака тысячелетий в письменную историю и получат впервые собственные имена. Марийцы, мордва, мурома, мещера… Их самостоятельный путь начинается в середине первого тысячелетия новой эры. Для кого-то из этих народов путь продолжающийся, для кого-то уже завершённый много веков назад.
Рядом, на западе, в параллель городецкой развивается явно родственная ей археологическая культура – дьяковская. Название ей дало городище в селе Дьяково, а само это село давно поглощено Москвой, находится в четверти часа ходьбы от станции метро «Коломенская». Это исток мери – исчезнувшего народа, потомки которого стали русскими.
* * *
Путь к пониманию этих событий как цепочки был очень непрост.
Было время – он представлял собою путь в буквальном смысле. Потому что каждую мелочь, говорившую о другом времени, надо было найти, увидеть, подержать в руках.
* * *
В Лесном Заволжье у них не было другого транспорта, кроме вёсельной лодки. Они были молоды. Впереди была целая жизнь. Шли 20-е годы. Московских студентов привёз в этот край в экспедицию антрополог Московского университета Борис Жуков.
Они сидели вечерами у костров, разгоняя комарьё. А днём проплывали не один десяток километров. И останавливались там, где уже опытный за несколько полевых сезонов глаз видел оплывшие контуры вала.
«На их месте я бы жил здесь!» – сказал Отто Бадер, глядя на обрисовавшийся правый высокий ветлужский берег с селом Одоевское. И уверенно начал грести туда.
Он быстро взобрался на гору. И вскоре уже энергично шёл, раздвигая бурьян по бровке этого самого вала, и показывал рукой: «Закладываю шурф».
Сапёрная лопата легко рубила корешки и вгрызалась в землю, выкапывая углубление с вертикальными стенками.
Отто мягко растирал грунт обеими руками и уже зажимал пальцами осколки обожжённой керамики: «А?…» В глину примешена толчёная раковина. На осколках виден след извивающегося шнура-змейки – это был когда-то сосуд с орнаментом. Неровные стенки хранили следы пальцев человека, лепившего глину две с половиной тысячи лет назад – тогда ещё не знали гончарного круга.
«Да, бывало, разное находили тут…» – степенно начинали местные жители, которых расспрашивали археологи.
Открытие следовало за открытием. Старательные студентки Анна Алихова и Евгения Горюнова еле успевали зарисовывать планы местности. Поветлужье обретало свою историю, которая до той поры жила только в смутных, не раз переведённых с языка на язык преданиях стариков.
Окрестности Нижнего Новгорода и Мурома, берега Оки в Рязанской губернии уже подарили археологам к 20-м годам XX века много разнообразных находок. Так много, что рисунок развития культур на этой большой территории стал постепенно складываться.
Но – что было за Волгой, в тайге? Кем она была обжита в те времена, о которых можно рассуждать после раскопок?
Всё, казалось бы, находилось совсем недалеко от Нижнего Новгорода. Но это сейчас достигнуть Керженца, Ветлуги можно за пару часов езды в машине или электричке. А тогда дорог не было. Медвежий угол: пара суток пути по разбитым трактам или даже все трое на пароходах с пересадкой в Козьмодемьянске.
* * *
Борис Жуков очень хотел обследовать этот край – хотя бы предварительно. Вероятно, потому что его долгие годы мучил вопрос – так что же там было раньше, до старообрядцев, до тех скитов, о которых писал Павел Мельников-Печерский. Он, конечно же, проштудировал статьи Александра Поливанова – образованного помещика из села Благовещенского с Ветлуги, члена Московского археологического общества. В 80-х годах XIX века тот предпринял в ближних и дальних окрестностях имения раскопки. Обозначил несколько многообещающих точек. И ничего не нашёл в сущности.
Интерес Жукова к Лесному Заволжью был понятен. Ведь вырос он в Нижнем Новгороде. Был внуком двух очень хорошо известных в городе людей – миллионера-мукомола Матвея Башкирова и Ивана Жукова, владельца «Нижегородского биржевого листка» и типографии. Его отец Сергей Жуков редактировал одну из самых успешных в российской провинции газет – «Волгарь».
В 1918 году Борис Жуков уехал учиться в Москву, в университет, будучи человеком, который уже хорошо знал, что он хочет. К этому времени у него был опыт работы на раскопках. В 1910-х годах многие нижегородцы увлекались археологией. И как ею не заинтересоваться, если около станции Сеймы и около Балахны обнаружились удивительные памятники былых тысячелетий ещё и с подлинными произведениям древнего искусства! В Москве Жуков стал учеником знаменитого археолога Дмитрия Анучина. А вскоре уже начал преподавать в университете и писать популярные книги – понятные и школьнику, и крестьянину – о происхождении человека, о древних археологических культурах, о том, как зародилась металлургия, как люди расселялись по Земле.
