– Батарейки сели, – уныло кивнул Рубль на молчащий приемник.
– Трагедия… – усмехнувшись, согласился Бегун. – На печи подержи – еще протянут немного.
– Держал уже… Чемпионат мира через месяц – думал, не увижу, так хоть послушаю… – Лева, похоже, разрядился вместе со своими батарейками – оборвалась последняя ниточка, связывающая его, хоть и в одну сторону, с большим миром.
– Иди работать, – посоветовал Бегун. – Сдохнешь ведь от скуки.
– Не дождутся! – гордо ответил Рубль. – Требую считать меня военнопленным. И кормить согласно Женевской конвенции.
– Пока что я тебя кормлю. – Бегун выложил картошку, присоленную рыбу, грибы, ссуженные ему сердобольными бабами. – Слушай, ну неужели не интересно тебе? Мы в другой век попали без машины времени! Это же настоящее все! Купала сегодня, праздник будет. Не маскарад, актерский, дешевый – настоящий Купала!
– В Москву хочу. К девушке Тамаре.
– Тьфу, твою мать! Ну, вырвешься ты отсюда рано или поздно – ведь не увидишь больше такого!
– И слава богу, – меланхолично отозвался Рубль.
– Тихо… – Бегун прислушался. – Началось!
По селу разнеслась песня – парни и мужики кликали, переходя от двора к двору:
Девки, бабы —
На Купальню!
Ладу-ладу,
На Купальню!
Ой, кто не выйдет
На Купальню,
Ладу-ладу,
На Купальню!
Ой, тот будет
Сух колода!
Ладу-ладу,
Сух колода!
А кто пойдет
На Купальню,
Ладу-ладу,
На Купальню!
А тот будет
Бел береза!
Ладу-ладу,
Бел береза!
– Пойдем! – Бегун поднял Рубля с лавки и потащил за собой из избы. – А то засохнешь в самом деле, как колода!
На дворе была уже ночь. Празднично одетые девки, бабы и ребятишки, обгоняя их, бежали к костру, который просвечивал сквозь деревья. Костер разложен был на пригорке: в середине высокий сырой кол с развилкой на конце, в которой сидела сама Купальница – чучело из ветвей, переплетенных лентами, с руками и головой, вокруг кола горел хворост.
Бегун с Рублем стали поодаль, у подошвы пригорка. К купальному костру собралось все село, кроме отца Никодима и других самых древних стариков и младенцев. Девки были в венках из цветов и зеленой травы на распущенных волосах, в руках каждая держала соломенные жгуты, прихваченные из дому. Все двинулись кругом огня, притоптывая поочередно одной ногой и другой:
Как на горушке, ой, на горы,
На высокою на крутой,
На раздольницы широкой —
Там горит огонь высокый.
Как у том огню жгли три змеи:
Как одна змея закликуха,
Как вторая змея заползуха,
Как третья змея веретейка.
Закликуха – змея ягнят закликает —
Ея в огонь! —
девки и бабы подскочили к костру и бросили шумно, как порох, вспыхнувшую еще над огнем солому.
Заползуха-змея заломы ломает —
Ея в огонь!
Веретейка-змея зажин зажинает —
Ея в огонь!..
Когда было покончено со всеми тремя змеями, карагод рассыпался, раздался лихой свист – и Еремей с Петром, толкнувшись издалека, махнули первыми через костер, по обе стороны кола. Следом стали прыгать попарно остальные – парни с посвистом, у самого кола, пытаясь дотянуться до Купальницы, девки с визгом, подобрав юбки, – с краю, где поуже. Прыгнула с кем-то Неждана – длинные распущенные волосы ее, багровые от огня, волной перелетели следом. Прыгали даже старики со старухами, мелко семеня на разбеге, и ребятишки. Кто не перетягивал через костер, ступал в огонь – принимался под общий смех приплясывать, топать по траве, стряхивая с лаптей угли.
– Ой, кто не прыгнет
За Купальню,
Ладу-ладу,
За купальню, —
рябой рыжий Лука встал перед Бегуном, раскинув руки, приглашая к костру.
– Ой, тот будет
Сух колода! —
тотчас подхватили остальные.
– Нечистая сила купального огня боится, – усмехнулся Петр.
– Давай! – азартно кивнул Бегун Леве.
– Всю жизнь мечтал. Иди-иди, потешь папуасов! – отмахнулся тот. Его раздражало чужое веселье.
– Да черт с тобой! – Бегун отошел подальше, качнулся, потирая ладони, примеряясь. За огнем не виден был дальний край костра. Он разбежался, толкнулся изо всех сил под одобрительный гул – в лицо ему ударил снизу раскаленный воздух – и встал далеко за костром, по-мальчишески гордый собой.
Началась новая песня, карагод двинулся вокруг костра:
Ай во поле,
Ай во поле липинка,
Под липою,
Под липою бел шатер.
В том шатре,
В том шатре стол стоит,
За тем столом,
За тем столом девица…
Из карагода к костру вытолкнули тощую Грушку.
Рвала цветы,
Рвала цветы со травы,
Вила венок,
Вила венок с городы…
Грушка сняла венок и ходила против карагода, с детской прилежностью показывая, как она рвала цветы и плела венок «со дорогим яхонтом».
Кому венок,
Кому венок износить?
Носить венок,
Носить венок старому…
Карагод остановился, старики и женатые парни вышли к Грушке, прося отдать венок. Она спрятала его за спину.
Старому венок,
Старому венок не сносить,
Мою молодость,
Мою молодость не связать!
Старики вернулись на место, снова начался запев про липинку во поле и про девицу в шатре.
Носить венок,
Носить венок милому,
Милому венок,
Милому венок износить…
В круг вышли парни, они не просили венок, а пытались выхватить его из рук Грушки, та с радостным визгом носилась вокруг костра, как бесенок, пряталась бабам за спины, дразнилась языком. Лука до поры до времени не лез вперед, да и парни не слишком усердствовали.
Милому венок износить,
Мою молодость,
Мою молодость содержать!
Грушка наконец бросила венок Луке, тот надел его, наклонился – Грушка была на две головы ниже, – и они неумело поцеловались вытянутыми губами, руки по швам, отчего Грушка залилась густым стыдливым румянцем. Они встали рядом, и песня началась с первых слов.
