Тот факт, что рассечение или разрывание на части вследствие нарушения какого-либо морального закона или договора неоднократно встречается в русской традиции, свидетельствует о глубокой укорененности в народном сознании этого принципа. Никоновская летопись под 1216 г. так описывает решение воинов о наказании тех из них, кто нарушит установленные правила ведения боя: «Братие!.. да не оставите ни единаго живаго, аще же кто у васъ изъ полку живъ утечеть вашимъ небрежениемъ или щядѣниемъ, быти тѣмъ вѣшанымъ и разсѣцаемымъ за то небрежение и щадѣние»
[91]. Как видим, рассечение на части и вешание (очевидно, на дереве) и более чем через два столетия после крещения выступают как две взаимосвязанные формы наказания. Фиксируется подобная кара и в героическом эпосе. Убивая во множестве обычных врагов, богатыри никогда не рубят их на части; этот вид расправы используется ими лишь в сравнительно редких случаях. Так, например, Илья Муромец казнит королевичну:
Да он выдергивает саблю вострую,
Да срубил ей по плеч буйну голову,
Да рассек, разрубил тело женское,
Да куски-то разметал по чисту полю,
Да серым-то волкам на съедение,
Да черным воронам на пограянье
[92].
Однако эта неоправданно жестокая на первый взгляд расправа объясняется тем, что королевична обманом заманивает к себе женихов, которых затем обрекает на заточение в темнице. Подобные ложь и коварство со стороны невесты, подрывающие в самой основе брачные отношения и регулирующий их закон, и вызывает праведное возмущение со стороны чуть не попавшего в неволю Ильи Муромца. Аналогичным образом ведет себя и Добрыня Никитич, которого невеста колдовством превратила в тура:
Взял-то он Маринку Игнатьевну,
Посадил он на ворота на широкие,
Всю он расстрелял из туга лука,
Рассек он, распластал тело белое,
Все ли разметал по чисту полю
[93].
Точно так же расправляется богатырь и со змеем, который торжественно обещал Добрыне Никитичу не разорять больше Русь и нарушил свое обещание:
Отрубил змеи да он вси хоботы,
Разрубил змею да на мелки части,
Распинал змею да по чисту полю
[94].
Знаменитое народное восстание в Твери, вызванное бесчинствами татарского баскака Щелкана, во время которого он был убит, народные песни рисуют как казнь ненавистного сборщика дани местными братьями-князьями, разорвавшими татарина на части:
И они с ним раздорили:
Один ухватил за волосы,
А другой за ноги,
И тут его разорвали.
Тут смерть ему случилася,
Ни на ком не сыскалося
[95].
С учетом того, что за убийство ханского баскака Тверь подверглась ужасному разгрому, в высшей степени показательно утверждение песни, что его смерть «ни на ком не сыскалась» и не повлекла за собой никаких последствий. Это странное на первый взгляд утверждение отражает народное представление (ср. заявление Владимира Мономаха) о невиновности человека, который разрубил на части злодея, преступившего вселенский закон, поскольку истинным виновником этой смерти был сам преступник, нарушивший роту и получивший от нее заслуженное возмездие.
Сказанное помогает понять один из эпизодов русской истории – казнь Игоря. Наша летопись сообщает о том, как Игорь, взяв с древлян положенную дань, решил вернуться к ним с малой частью дружины и взять еще больше дани. Древляне, возмущенные подобной несправедливостью, сначала попробовали по-хорошему уговорить великого князя отказаться от своего беззаконного намерения, а когда уговоры не подействовали, убили жадного до чужого богатства хищника. Как именно это произошло, ПВЛ не сообщает, ограничиваясь лишь простой констатацией свершившегося факта. Ценную подробность по этому поводу сообщает нам Лев Диакон, приводя обращенные к Святославу слова византийского императора: «Полагаю, что ты не забыл о поражении отца своего Ингоря, который, презрев клятвенный договор, приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды. Не упоминаю я уж о его (дальнейшей) жалкой судьбе, когда, отправившись в поход на германцев, он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое»
[96]. Понятно, что в глазах древлян самовольно превысивший установленную норму дани Игорь был безусловным нарушителем земных законов, а через них – и космического, т. е. роты, что и предопределило вид его казни. И, разрывая Игоря на части с помощью деревьев как нарушителя вселенского закона, древляне полностью снимали с себя всю ответственность за его смерть. Сам избранный способ казни должен был сказать всем славянам и, в первую очередь, Киеву, что погубили великого князя не древляне, а рота, которую он преступил. Показательно, что после казни верховного правителя всей Руси древляне не готовятся к войне с Киевом, что было бы более чем естественно для восставшего племени, а, напротив, засылают сватов к Ольге. Это же объясняет и странную реакцию Ольги: вместо того чтобы немедленно начать войну с древлянами как с бунтовщиками и убийцами своего мужа, Ольга загадывает приехавшим послам загадки, и лишь когда они не выдерживают испытания, казнит их. Так, членов первого посольства, прибывших в Киев после убийства ее мужа, княгиня иронично именует «добрыми гостями» и предлагает почтить, пронеся их в ладье по городу. Ладья на Руси являлась предметом похоронного ритуала, а слово «почтить», кроме прямого смысла, имело еще и переносный – убить кого-либо, совершить акт мести. Простодушные древляне не понимают иносказательного языка мудрой княгини и тем самым обрекают себя на мучительную гибель. «Таким образом, – констатирует Д.С. Лихачев, – в основе первого рассказа о мести Ольги лежит загадка, – загадка, не разгаданная сватами и потому повлекшая за собой их гибель»
[97]. Все происходит в точном соответствии с законами фольклорного мышления. Аналогичным образом обстоит дело и в двух других случаях, где «загадочная» основа гораздо менее заметна. Похоронный ритуал по Игорю точно синхронизируется с загадками его вдовы: «Несение в ладьях – первая загадка Ольги, она же и первый обрядовый момент похорон, баня для покойника – вторая загадка Ольги – второй момент похорон, тризна по покойнику – последняя загадка Ольги – последний момент похорон»
[98]. Прибегая к этому фольклорному приему, Ольга тоже снимает с себя вину за убийство сватов, в глазах всей Руси противопоставляя невиновности древлян в пролитии крови свою собственную невиновность. То, что великая княгиня лишь с помощью этого архаичного ритуала смогла начать кровавую месть убийцам своего мужа, наглядно показывает силу представлений, связанных с казнью преступившего роту человека, в общественном сознании той эпохи. Кроме того, не может не привлечь к себе внимания странный пассаж Льва Диакона, в приведенном выше фрагменте почему-то назвавшего древлян германцами. Г. Диттен предположил, что таким образом византийский историк хотел подчеркнуть, что это племя живет на западе Руси. Однако это объяснение не вполне убедительно: во-первых, древляне жили сравнительно недалеко от Киева, а еще западнее их жили племена волынян и белых хорватов, также входивших в состав Древнерусской державы. Во-вторых, образованные византийцы отлично знали, где в действительности находятся настоящие германцы, отделенные от Руси еще землями поляков и полабских славян. Не исключено, что до Византии доходили слухи о том, что первоначально русы, князем которых был Игорь, жили в тесном соседстве с германцами (т. е. на острове Рюген), и исходя из этого именно этому могучему племени Лев Диакон приписал казнь киевского князя. Если данное предположение верно, то перед нами еще одно косвенное свидетельство западнославянского происхождения варягов-руси.
