Во втором договоре с Византией, заключенном Игорем в 944 г., вновь встречается рота применительно к судебной процедуре. В статье 3 было записано: «Аще ускочить челядин от Руси, понеже придуть в страну цесарьствия нашего и от святаго Мамы (и) аще будеть (обрящется), да поимуть и; аще ли не обрящется, да на роту идуть наша христианаа Русь по вере их, а не хрестьянин по закону своему, ти тогда взимають от нас цену свою, якоже установлено есть преже, 2 паволоце за челядин»
[414]. – Если челядин бежал от своих русских хозяев в Византию, то, в случае его обнаружения, он должен был быть схвачен греками и, очевидно, выдан своему владельцу. Если же беглец не найдется, то русскому, христианину или язычнику, достаточно было пойти на роту, чтобы Византия возместила ему ущерб согласно заранее установленной расценке за челядина. Разумеется, для византийского руководства было крайне затруднительно проверить, действительно ли у русского был челядин и действительно ли он сбежал, а не был, скажем, продан или отпущен своим господином, и оно было вынуждено довольствоваться обрядом хождения на роту, имевшим в глазах северных пришельцев столь огромное значение.
Специалисты отмечают, что ближайшей аналогией статьи 3 договора Игоря является статья 115 «Русской Правды» Пространной редакции, также предусматривающая обряд роты в делах о сокрытии чужого холопа, но уже во внутригосударственном, а не международном аспекте: «Аже кто не ведая чюжь холоп усрячеть и, или повести дееть, любо держить и у собе, а идеть от него, то ити ему роте, яко не ведал есмь, оже есть холоп, а платежа в томь нетуть»
[415]. – Если кто-то, повстречав чужого беглого холопа, по неведению поможет ему скрыться или укроет его у себя, а беглец потом уйдет от него, то этому человеку следует идти к роте, что он не знал, что имел дело с холопом. Если он шел к роте, то полностью освобождался от платежа штрафа за укрывательство и пособничество при бегстве холопа, который, согласно статье 112 «Русской Правды», составлял достаточно значительную по тем временам сумму – пять гривен. Такую сумму стоило убийство княжеского рядовича, смерда или холопа. И в этом случае судья практически никак не мог установить, понимал ли человек, что тот, кому он помогает, беглый холоп, или нет. Поскольку дилемма была практически неразрешима обычными средствами, суд был вынужден вновь прибегнуть к институту роты, отдавая дело как бы на рассмотрение высшего божественного судьи, который точно все знал и, в случае обмана, сам должен был покарать обманщика.
Вслед за договорами с Византией термин рота многократно упоминается в «Русской Правде» XI в. – основном юридическом памятнике Древнерусского государства. В отличие от договоров с Византией, она была составлена в христианскую эпоху, однако в ней отразились многие древние представления еще языческой поры, начавшие постепенно размываться под воздействием веяний нового времени. Само понятие земной правды виделось язычникам в качестве производного от вселенского закона. Возникновение и структура Вселенной, как было показано в части I, описывались в русской и индоевропейской традиции преимущественно в вопросно-ответной форме; любопытно отметить, что специалисты констатируют аналогичную форму для памятников древнейшего отечественного права: «Почти постоянное совпадение антецедента с вопросительным местоимением позволяет высказать мнение об отражении в рассмотренной двучленной рамочной конструкции правовых текстов более древней структуры, состоящей из вопроса („кто?“, „который?“, „что?“, „как?“ и т. п.) и ответа на него, знаком которого является коррелятивная частица. Это предположение вытекает не только из синтаксической реконструкции обычных правовых утверждений, но и из наших знаний о процедуре суда (судебного разбирательства), строящегося на серии вопросов и ответов, имеющей целью установление истины»
[416]. Таким образом, даже внешняя форма священного западнославянского-севернорусского сказания повлияла на право языческой Руси, отголоски которого встречаются в правовых памятниках христианского периода.
Почти в самом начале «Русской Правды» Пространной редакции помещены две статьи об ордалиях – широко распространенном в Средневековье божьем суде, одной из трех разновидностей которого называется здесь рота.
«§ 21. Искавише ли послуха (и) не налезуть, а исьтця начнеть головою клепати, то ти им правду железо» – «Если (ответчик) станет искать свидетелей и не найдет (их), а истец будет обвинять (его) в убийстве, то пусть дело решится испытанием железом».
«§ 22. Тако же и во всех тяжах, в татбе и в поклепе; оже не будеть лиця, то тогда дати ему железо из неволи до полугривны золота; аще ли мене, то на воду, али до двою гривен; аже мене, то роту ему ити по свое куны» – «Также и во всех делах, о воровстве и (в делах) по подозрению (в воровстве); если нет поличного, а иск не менее полугривны золотом, то подвергать насильно его (т. е. обвиняемого) испытанию железом; когда же (иск) менее, то, если до двух гривен, подвергать испытанию водой, а если еще меньше, то для получения своих денег истцу (достаточно) пойти на роту»
[417].
Итак, в зависимости от тяжести обвинений и цены иска обвиняемый мог быть подвергнут испытанию железом и водой, а в случае незначительной суммы иска дело решалось процедурой роты. Очевидно, что здесь мы наблюдаем тенденцию уменьшения значимости роты, происходившего, несомненно, под влиянием христианства, которое стремилось полностью искоренить этот языческий обычай. Вероятно, это были достаточно поздно созданные статьи (либо их последующая редакция), поскольку они противоречат в части роты другим статьям «Русской Правды», имеющим, бесспорно, более древний характер. Если статья 22 предусматривает роту только для исков на сумму меньше двух гривен, то в статье 115 «Русской Правды» той же редакции благодаря роте человек освобождает себя от штрафа за укрывательство чужого холопа в пять гривен, а в случае побоев (статья 31) потерпевший после хождения на роту получал с обвиняемого три гривны. Поскольку, как мы видели, статья 115 восходит как минимум к договору Игоря, то противоречащая ей статья 22 должна датироваться гораздо более поздним временем.
Однако помещение роты в одном ряду с испытаниями железом и водой достаточно интересно. Сама по себе идея божьего суда, когда в неразрешимом или запутанном деле сам бог посредством тех или иных стихий должен указать на виновного, носит языческий, а не христианский характер. Как на Руси, так и во всей Европе божий суд чаще всего проводился с помощью огня, раскаленного железа или камня, воды, а в некоторых случаях и судебного поединка. В основном испытание осуществлялось с помощью двух основных стихий – огня и воды, которые должны были указать на преступника и не тронуть невиновного. В данной статье мы видим железо, вероятно раскаленное, воду и роту. Однако как вселенский закон в индоевропейской традиции, так и хранящий его на Руси Перун в первую очередь связывались именно с этими двумя стихиями. Связь их с высшим принципом справедливости настолько укоренилась в сознании русского народа, что отразилась даже в пословице «Правда в воде не тонет и в огне не горит». Напротив, уличение кого-либо во лжи обозначалось выражением «вывести на чистую воду». Данное представление нашло свое отражение и в фольклоре: в двух записанных А.Н. Афанасьевым сказках (№№ 217 и 450) буря на море является наказанием за неправду. В одном случае она разражается, когда хозяин, плывя на корабле, решает утаить от сироты деньги, а во втором – когда русский купец забыл отдать взятый у татарского купца долг, для которого взял в поручители животворящий крест. Когда купец понял причину бури, он положил весь долг в бочонок, который был брошен за борт, и вода сама принесла деньги заимодавцу. Последняя сказка явно перекликается как с обычаем заключения роты – крестного целования при соглашениях с неверными, так и с Житием Антония Римлянина и, частично, с былиной о Садко. Типологически божий суд был родственен метанию жребия, который опять-таки был тесно связан с Перуном, водой и ротой. Следовательно, упоминаемые два вида ордалий были связаны именно с этим богом и имели языческое происхождение. О языческом характере роты сказано уже много; использование ее в судебных спорах фиксируется со времен Вещего Олега. Что касается воды, то церковные поучения неоднократно негодуют на религиозное поклонение славян воде, а епископ Владимирский Серапион протестует против использования воды в юридических спорах, официально закрепленного «Русской Правдой». Священнослужитель XIII в. пишет: «Вы воду послухомъ постависте и глаголете: аще утопати начнеть, неповинна есть; аще ли попловеть, волховь есть… отступите дѣлъ поганских»
[418]. То, что епископ выступает против этого судебного обряда, прямо названного им языческим, ясно указывает на его сущность и время его возникновения. У нас нет доказательств того, что испытание железом также восходит к языческим временам, однако у Ибн Руста есть описание одного интересного русского обычая, относящегося к дохристианскому периоду: «Если один из них предъявляет иск другому, то судится с ним у царя их, они оба препираются, и вот решается между ними обоими, как (царь) пожелал, а если оба не соглашаются на его слова (т. е. решение), (царь) приказывает, чтобы они оба судились при посредстве своих мечей, какой из двух мечей острее – у того победа. Выходят сродники обоих, встают со своим оружием, бьются, кто из тех был сильнее своего соперника, становится решающим в тяжбе за то, что он (начавший тяжбу) хотел»
[419]. Судебный поединок предусматривался и другими, более поздними правовыми памятниками, например Псковской судной грамотой XV в.: «§ 37. А которому человеку поле будет с суда, а став на поле истец поможет своего исца, ино ему взять, чего сачил на исцы; а на трупу кун не имати, толка ему доспех сняти, или иное што, в чем на поле лезет…»
[420] – «Если какому-либо человеку присудят поединок и на поединке какая-либо сторона победит другую, то победившая сторона получает с другой искомое; в случае убийства (на поединке одного из тяжущихся) денег (по тяжбе) не взыскивается, (победившая сторона) только снимает (с убитого) доспехи и другие (одежды), в которых (убитый) сражался…»
[421]. Поединок, как и война, относился к сфере ведения Перуна. Из договоров с Византией мы знаем о власти этого бога над оружием людей, равно как и то, что нарушители роты, согласно воле Перуна, должны были погибнуть от своего оружия. Следовательно, и в судебном поединке громовержец даровал победу правой стороне и обессиливал оружие ее противника, защищавшего неправое дело. Учитывая то, что остальные два вида божьего суда в статье 22 «Русской Правды» Пространной редакции были напрямую связаны с Перуном, можно предположить, что первоначально в языческом праве на первом месте стоял судебный поединок, замененный впоследствии по ассоциации на испытание железом. Итак, следует заключить, что данная статья восходит к языческим правовым представлениям, но была подвергнута существенным изменениям в христианский период. Судебный поединок был известен не только в языческой Руси или, в более поздний период, в Псковской республике, но и в Московской Руси, где он проходил в столице государства: «На берегу ручья, там, где сейчас Рождественка пересекает Театральный проезд, располагалась поляна, на которой в древности обычно происходило „поле“. В Древней Руси под этим понимали судебный поединок… Принимать вызов на поединок обязаны были все без исключения: никакие обстоятельства и соображения не принимались во внимание. В этом смысле очень показательно одно судебное дело времени Василия III, когда дети боярские (так называли тогда дворян) отказались драться с крестьянами и требовали, чтобы ответчики выставили против них также детей боярских. Но судьи не уважили это требование и в итоге именно из-за отказа от поединка признали истцов виновными. ‹…› Перед началом оба противника приносили присягу: обвинитель – в справедливости своего обвинения, обвиняемый – в своей невиновности, и бой начинался»
[422]. И в этом описании мы видим следы былых языческих представлений: как место проведения судебного поединка у ручья, в непосредственной близости от воды, стихии, непосредственно связанной с Перуном, который был не только богом войны, но и один из двух верховных божеств-хранителей вселенского закона, так и присягу перед началом поединка, напоминающую нам о том, что на своей заключительной стадии рота уже тесно связывалась с этой торжественной процедурой, когда каждая из сторон призывала богов в свидетели истинности своих слов.
