– Ты не спеши, – шепотом урезонивал меня Акимов. – Чей он братец, помнишь? МУР из министерства урезонят. Это на уровне верхних решений. А с операми сам договорюсь, я там восемь лет отпахал, каждую сволочь знаю. Я и другое выяснил: информация попала в московскую управу ГБ. Но тут уж включится Вадик…
– А…
– А бюджет отмаза – полмиллиона.
– Неправильно это все! – запальчиво высказался я.
– Ну да. А «мерс» твой новый очень даже правильный…
– Но он же нас развел, паскуда… Я, мол, порядочный… А сам – всех нас по порядку!
– За что и поплатится, – сподобился на реплику невозмутимый Вадик. – Материально, – и безразлично подмигнул мне стылым глазом, вставая из-за стола.
Беленький воротничок модной рубашки в легкий, с зазорчиком, прихват туго охватывал его загорелую крепкую шею, а синий деловой костюм шелково струился по атлетическому торсу в сухих тренированных мышцах, что перекатывались под тонкой дорогой материей, будто под кожей скакового жеребца. В петлице пиджака отливом золота высокой пробы – крошка-знак спаянного со щитом меча, центр композиции личности.
Я обреченно махнул рукой и пошел к раздаточной за дополнительным компотом.
Стараниями Решетова столовка для сотрудников у нас была бесплатной. Овощи и мясо поставлял какой-то рыночный деляга, бывший мелкий азербайджанский опер, втеревшийся в доверие к начальству благодаря своему милицейскому прошлому и нынешнему коммерческому статусу. За поставляемую бесплатную говядину и свинину ему даже разрешался въезд личного автомобиля на территорию конторы, по которой он прохаживался с хозяйским видом. Эта крысиная морда активно взаимодействовала с нашими тыловиками и, видимо, обстряпывала с ними какие-то делишки, за что и пользовалась привилегиями – в частности, внештатной ксивой управления, выписываемой Решетовым лишь избранным. Пару раз айзер пытался подъехать ко мне с какими-то скользкими рыночными вопросами, но, опасаясь провокаций, я его недружественно отшивал, говоря, что принимаю исключительно официальные заявления.
Другой штатской личностью, постоянно отирающейся в конторе, был глава некоего правоохранительного фонда Абрикосов: сутулый детина с жирными ляжками, прыщавой мордой и сальными волосами. С тонких и широких, как у сома, губ его не сходила доброжелательная улыбочка, картавящий голосок звучал заискивающе и подобострастно. Этот аферюга отличался утонченной вежливостью и безукоризненным тактом в общении. При беседе он наклонялся всем корпусом, как клюв нефтяного насоса, уважительно внимая каждому слову собеседника.
Бизнес Абрикосова был незамысловат, но доходен: конторе требовались дополнительные безналичные деньги на внутренние нужды, которые он с удовольствием предоставлял. Деньги же в его фонд поступали стараниями наших оперов, нагибавших подопечных коммерсантов или состоятельных лиц типа Димы, обратившихся к нам за помощью. Перечислялись средства якобы на благотворительные цели, по официальным письмам фонда, без упоминания всуе нашей конторы, с припиской «Налогом на добавленную стоимость не облагается». Сам Абрикосов происходил из отставных «колбасников», то бишь оперов из прошлой системы отделов борьбы с хищением соцсобственности, ОБХСС, что во времена недоразвитого коммунизма получали свою мзду за лояльность продуктами питания из подшефных магазинов и баз, производящих социалистическое распределение кормов для быдла и дефицита для избранных.
Боевые сыскари, не понаслышке ведавшие, что такое бандитские ножи и пули, относились к «колбасным» коллегам с давней устойчивой неприязнью. Однако в условиях коммерческой современности именно эти деятели с усвоенными специфическими навыками возглавили колонны милицейских паркетных парадов.
Сынок Абрикосова трудился в нашей конторе, естественно, в одном из экономических отделов, так что принцип преемственности поколений его папаня, трепетно заботящийся о семейном достатке, уверенно обращал в традицию.
За свои услуги фонд, естественно, взимал процент, на который Абрикосов процветал и пах парфюмерией, делясь наличными дивидендами с руководством или оплачивая его бытовые прихоти. Мне от щедрот Абрикосова полагался бесплатный мобильный телефон, прослушиваемый службой собственной безопасности. За это сомнительное благо отдел был обязан ежемесячно отчислять в фонд сумму, равную стоимости новенькой иномарки экономического класса, причем план данного сбора средств был незыблем, громогласно обсуждался на всех совещаниях у генерала, и недоносчики оброка предавались анафеме. Налог вменялся каждому оперу, и эта вопиющая несообразность, прямо противопоставленная самой сути правоохранительной морали, отчего-то получала благодать от всех контролирующих инстанций, готовых сожрать нас за мелочовку любой индивидуальной выгоды. Здесь проглядывал лицемерный лик совдеповской системы с завуалированным волчьим оскалом и ее партийной дисциплины, нашедшей себе адекватную ипостась в новой коммерческой действительности. В общем, где совок, там и мусор…
С другой стороны, о сотрудниках Решетов заботился, выписывая премии от фонда бедствующим служакам из бухгалтерии, канцелярии, кадров, комендантского взвода, опять-таки создав бесплатную столовку и медпункт, распределяя бесхозный конфискат, чей ассортимент был безграничен – от «шампанского» до шампуня. Да и вообще от «А» до «Я» – то бишь армянского коньяка и японских телевизоров. Кроме того, на внебюджетные средства реставрировалось здание управления. Голые, крашенные масляной краской стены и сгнивший, дыбившийся паркет сменили хоромные отделочные материалы, ковры, двери красного дерева и отменная сантехника. Повилась, стыкуя этажи, мраморная лестница с кованым чугуньем и налитым золотым лаком дубом перил. Уместилась в пролете уютной капсулой из нержавейки моргающая цифровым табло кабина мягкого лифта. Все это – благодаря личным и тесным связям шефа с нефтяным магнатом Ходоровским.
Строилась изящная часовня возле серых кубов зданий нашего министерства благодаря пробудившемуся религиозному чувству членов «солнцевской» преступной группировки, хотя, принимая во внимание природу и источники основополагающих экономических связей Решетова, ему пора было зачинать знаковое строительство новой синагоги.
В курилках же, пожимая плечами, сотрудники, приближаясь к обсуждению означенных тем, равнодушно для себя выводили: конечно, воруют там, наверху, но ведь и нам жить дают…
Того же мнения простодушный обыватель был о главе города, молясь на него в ожидании очередных прибавок к социальным подачкам и превознося его щедрость. При этом не понимая, что подачки, включенные в расходную часть городского бюджета, – политическая акция, окупаемая долгосрочностью нахождения мэра при деле и вообще – ничто в сравнении с доходами от корпораций его воистину дорогой супруги. Успешно пользующейся служебным положением своего муженька.
И я, посмотрев на белесый развод, отметивший мысок моего ботинка, след улицы, ее полива противоледным средством, отходом производства одной из компаний деловой мэрши, щедро оплаченной городом как полезный ядовитый продукт, поднялся из-за обеденного стола, также производства той самой дамы, и, тяжко вздыхая думам во след, поднялся к себе на этаж, наткнувшись у двери кабинета на кучку сотрудников, поджидающих меня со своими заботами. К бесконечности их потока я уже привык. Подписать нескончаемый вал документов – от заявления на отпуск или разрешения на получение загранпаспорта до оперативных сверок и справок. Дать добро на вербовку, выклянчить у начальства спецназ или наружку, дежурную машину или ресурсы прослушки, согласовать внедрение в группировку, ознакомиться с делами разработок, озвучить решительные команды к действию… Словом, перечислению моих обязанностей не виделось конца. Как и количеству всевозможных ходоков. Таким же ходоком к начальству был и я.
