Самые талантливые опера начали покидать контору.
Своим приходом на место шефа криминального ОРБ многие увольнения я предотвратил. Кадровый переворот бушевал в экономическом, то бишь «золотом», ОРБ, чьим шефом, естественно и по определению, был назначен человек Сливкина, некий Есин.
Из министерства в контору я торопился, озабоченный вчерашней встречей с сослуживцами Тарасова.
Вадима, как мне сообщили, титаническими стараниями Решетова на днях переводили из Лефортова в Бутырку, причем, как они полагали, не в камеру для сотрудников органов, а к отпетым уголовникам, должным обработать его по заданной программе. Противостоять такому решению мы не могли, а вот нейтрализовать его попытаться стоило.
Начальник отдела, ведающего ворами в законе – хозяевами зон и тюрем, пользовался у своих подопечных, возможно, натянутой, скептической, однако твердой репутацией «правильного мента». Со своим контингентом он работал корректно, хотя и твердо, но подлостей с подбросами оружия и наркотиков не допускал, а многочисленные попытки всучить ему взятку оканчивались провалом.
– Зарплата у меня маленькая, – объяснил он как-то одному из криминальных авторитетов свою позицию. – А семья большая. Деньги мне нужны. Но ты поясни всем заинтересованным: у меня много знакомых коммерсантов, нуждающихся в юридических консультациях. Я их даю, скажем, так. Но, если возьму деньги у блатных, вам и уподоблюсь. И спрашивать вы будете с меня как со своего. По всей строгости. И правильно сделаете. Вопрос: так зачем мне себя терять? И лезть обеими руками в капкан?
Я обрисовал ему ситуацию.
– Слышал я о ваших злоключениях, – вздохнул он. – Но разбираться, кто там прав, кто нет, не собираюсь. Просишь – сделаю. «Чехи», кстати, уже стрелки по данному вопросу друг на друга переводят, скоро, помяни мое слово, начнется отстрел подозреваемых… Если, конечно, Тарасов на себя ничего не возьмет. И подвигли «чехов» на внутреннюю измену, полагаю, его кореша-чекисты. Их методами отпахивает…
– А у нас методы другие? – заметил я.
– Мы тоже спецслужба, куда деваться… – пожал он плечами. – А вы с Акимовым вроде выпали из круга виновных… Но вот в Тарасове я и сам не уверен: акула без принципов. Но опять-таки: если ты просишь…
Вечером он позвонил мне, устало сообщив:
– На месте все в курсе. Вывод у урок такой: правильного мента прессуют неправильные менты с подачи ненавистных славянской братве «чехов». И хотят использовать честных пацанов для опрессовки Тарасова втемную. Но, дескать, не угадали, умники. Оркестра и шампанского по его прибытии не гарантирую, но устроится как мирный подселенец. «Смотрящий» позаботится. Единственно, надо подогреть тюремных оперов, чтобы мышление сторон приобрело коллективный характер. Ведь отчеты наверх обязаны поступать, так? А в отчетах должна плескаться сплошная жуть… И составят отчеты повесть о несгибаемом чекисте.
– Это понятно, – сказал я, вспомнив об увесистой сумке с долларами, легкомысленно хранящейся в гараже.
Поместить деньги в банковскую ячейку я до сих пор не сподобился, опасаясь искусной наружки, сливов информации из банков и, соответственно, своего разоблачения.
Спустя несколько дней я столкнулся в холле конторы с Соколовым, подписывающим обходной лист. С темными кругами под глазами, трясущийся, небритый, в затертом свитерке, он являл ярчайший пример тех истин, что все проходит, а поднявшийся высоко падает больно.
Большинство бывших сослуживцев взирало на него как на раздавленного слизняка, что заставило меня сделать неутешительные выводы об истинной сути подлых натур сотоварищей, некогда угодливо пресмыкавшихся перед правой рукой тирана. Мне Соколов был глубоко несимпатичен, но пинать упавшего я не стал, и вовсе не из-за того, что упавший мог встать, – я попросту этого не умел.
Пожал ему руку, сказал тихо:
– Вроде твою карусель заклинило, соскакивай поскорее и нигде не светись.
– Спасибо тебе, – произнес он вдумчиво. – Выручил.
– Ты о чем?
– Сливкин сказал, ты перед замом министра хлопотал, и если бы не это, растерзал бы он меня… Вот сука, да? Но я для тебя, Юра, теперь… все что угодно! Запомни! Жизнь – длинная, хотя проходит быстро…
– Если чего – обращайся, – сказал я, сподобившись на повторное, прощальное рукопожатие.
Изощряться в любезностях не стоило: во-первых, сам факт нашего общения мог бы поселить разнообразные догадки в умах, незамедлительно поделившихся бы с ними в кругу моих вероятных недоброжелателей, а во-вторых, через считаные минуты начиналось большое совещание у Сливкина, посвященное перспективам развития учреждения под стягом новых инициатив.
Я сидел в знакомом кабинете, где еще витала зловещая тень бывшего хозяина, вспоминая свой первый приход сюда и поражаясь уже привычной процедуре милицейского командного сборища.
Я знал все нюансы текущих проблем, подоплеку слов, интригу предложений, актерство реакций, затаенный смех, притворную покорность, вдумчивую глупость и выверенную уместность горячности возражений, не противоречащих генеральной линии.
Сливкин был отнюдь не дурак: ломать мощную машину, созданную предшественником, в планы его не входило. Он быстро уяснил, что оказался владельцем чуткого, налаженного механизма, способного обеспечить ему грандиозную тайную и явную власть. В его распоряжении были потоки живой закрытой информации, агрессивная свора выученных оперов, куча оружия и спецтехники, закаленный спецназ и, главное, прямое влияние на политику и бизнес. И, как «колбасник» и прирожденный хозяйственник с прочными крестьянскими корнями, отраженными во всем облике его, он понимал: для поддержания власти, а значит, благополучия вассалов потребуются деньги. Именно деньги, а не бюджетный тощий мешок с медяками.
– Теперь – о фонде, – сказал он. – Идея, безусловно, разумная. Нам надо озаботиться категорией малообеспеченных сотрудников, и мы озаботились уже. Но что тут главное? Контроль и прозрачность, верно я говорю? То есть руководитель обязан быть в курсе, кому и чего… Вот так, уважаемые. А налицо прошлые нарушения, загадочность налицо совершенно неясная. Так что фонд нужен, но новый. Без него, конечно, старт будет… неуравновешенный, – тут он взглянул на меня, видимо, припомнив свой вдохновенный монолог в кабинете замминистра о порочности всякого рода коммерческих образований в тени милиции, но я хранил уважительное внимание с признаками глубокого склероза, и он продолжил на вдохновенной ноте: – Отделам надо постараться укрепить материальную базу, опираясь на исключительно позитивный опыт. Накопленный накануне. Новый начальник фонда…
– Президент, – мягко поправил его заместитель.
– Президент! – согласился Сливкин. – Президента я выбрал какого надо, без дураков всяких, представлю завтра, парень свой, все, так сказать, будет путем… Вопросы?
– План бы уменьшить… по сбору… – прошелестела робкая реплика.
– Планы у нас всегда только увеличивали, – парировал на это Сливкин. – У нас, товарищи, впереди большие дела, а значит, расходы… Ворота вон заедают на въезде хотя бы… В сортирах вся плитка осыпалась, у меня в кабинете и то дверь перекошена… А впереди День милиции, опять-таки надо отметить человекообразно: премии, цветы дамам, духи, может быть, какие… Милиция у нас народная, а потому народом должна и финансироваться. Проникнитесь, в общем. Тут отговоркам не место. Тут сразу видишь человека сознательного по результатам. Особенно из экономического нашего блока… Не зря же вы там… Ну, все. Каждый, чувствуется, идеи воспринял как надо. Все свободны, все – за дела! Сачкуют в армии! И не надо делать удивленных движений руками… А кому лень чесаться – пусть моется!
