– Я помню вас молодым художником, живущим в Фирюзе,– обратился Михаил к постаревшему мужчине, ставшему совершенно седым.
– Я там живу и поныне,– ответил строитель.– Картин больше не пишу. Написанные же творения скручены в холсты и стоят в углу скромного жилища. О них спотыкается, играя, детвора.
– Регресс печален и отдаёт затхлостью. Что случилось?
– Да ничего не случилось,– ответил Ибрагим.
Юность Ибрагима выглядела радужной и беспечной, когда он жил с родителями и учился. После окончания художественного училища, судьба тоже складывалась удачно. Бесчисленное количество чинар с натуры перекочевало на его картины. Он многократно выставлялся на республиканских выставках, организованных в Ашхабаде и Фирюзе. Последовали восторженные отклики в прессе, и он получил звание Заслуженного художника Туркменистана. Беда заключалась в другом. Никто не покупал его картин, а положительной оценкой семья не насытится. Получалось, что рисование осуществлялось без отдачи. Художник не может творить, питаясь воздухом. Люди, живущие на земле, должны кушать. С появлением шестерых детей, вопрос о куске хлеба обострился до крайности. Следовало искать выбор. После долгих раздумий, Ибрагим избрал путь жизнеобеспечения семьи, оставив в стороне развитие творческих способностей. Друзья говорили, что он поступает зря. Художник и сам понимал, что поступает не верно. Он также понимал, что давать советы легче, чем их исполнять. Попробовал бы говорящий сам поголодать. Художнику надоело входить в пустой дом, где стая голодных птенцов ожидают прихода отца с раскрытыми клювами. Кроме еды дети нуждались в одежде и сладостях. Чтобы обеспечить семью, пришлось влиться в бригаду «шабашников». Появились первые деньги. Временами их было больше, чем требовалось семье, но возвращаться к холстам Ибрагим не спешил. Никому другому из его команды не удавалось подобрать колер, модно выкрасить стену с рисунками. Ему нравились малярные работы, а рытьё траншей вручную, под фундаменты, воспринималось мучительно. Со временем он создал собственную строительную бригаду, что существенно отразилось на заработке.
– Я старею на глазах, но не бросаю работу строителя,– Ибрагим приподнялся и с силой хлопнул ладонью по коленке, подчёркивая важность заключения..– Сейчас возвожу очередной особняк Искандера. Пока есть силы,– сказал он, удрученно махнув рукой,– буду стремиться обеспечивать семью.
Михаил не прореагировал на жест.
-Тянет к мольберту? – спросил он.
– Картины заброшены,– посерьёзнел Ибрагим.– Как-то после длительного перерыва взялся за кисть, подошёл к полотну, пытаясь что-нибудь изобразить, но ничего не испытал, кроме негодования. Загрубелые руки трясутся, мысли скачут. Я закрыл глаза, обхватил голову руками и выбросил кисть.
– Нельзя обращаться так с талантом, данным тебе. Божий дар пропадает, если не используется и ненужная часть мозга атрофируется.
– Говорят: стар, что млад. Может быть, ближе к пенсии, когда улягутся сиюминутные заботы, придёт желание вспомнить юность и взяться за кисть. Годы идут, незаметно приближается старость.
Ибрагим замолчал. Михаил некоторое время растирал, от нечего делать, правую ногу, которая и не думала затекать. Он вспомнил о втором художнике, живущим в Чули, сверстнике Ибрагима, которого природа тоже наградила талантом. Жизнеописание строителя, бывшего художника, не приводило в восторг и, захотелось услышать из уст, сидящего напротив человека, мнение о конкуренте.
– Я знаю художника,– сказал Михаил,– живущего в Чули и организовавшего постоянно действующую выставку в своем доме, выставивившего на крыше, для всеобщего обозрения, картину «Золотой петух, гуляющий по крыше».
– Я знаю Мамеда,– хмыкнул Ибрагим, залившись нервным смехом.– Мы с ним заканчивали одно художественное училище и считались друзьями-соперниками. Петух, ходящий по крыше, не очень завлекает прохожих на выставку и художник, живущий в доме, с трудом сводит концы с концами. Недавно он снял с крыши петуха и заменил его на солнце.
– Трудно представить что-либо прекраснее, чем восход солнца, когда золотистые лучи заставляют живые существа просыпаться на рассвете.
– Действия Мамеда понятны,– согласился Ибрагим.– Чего мы только не делаем, чтобы привлечь внимание. К сожалению, положительного результата, на который рассчитываем, не достигаем и всё идёт кошке под хвост.
– Говорят, что им исписаны все уголки Чули,– вставил Михаил.
– Мною тоже исписаны все аллеи Фирюзы и её окрестности. Что толку? Никто ничего не видит, сколько бы мы не старались. Дело не в таланте. Мизерный оклад Заслуженного художника республики, сродни пособию по безработице, не позволяет выжить.
– Художник из Чули доказывает, что можно жить и творить, несмотря ни на какие условия и обстоятельства. В критический момент ты не устоял, а он, сонастроенный со звучанием внутренней струны, продолжает рисовать. Ты проиграл, а твой бывший соратник устремлен в будущее.
Михаил остановился, не желая затрагивать будущее Ибрагима, кажущееся ясным без слов. Онемевший, он сидел без движений и не хотел выходить из этого состояния. Голос Ибрагима возвратил его к действительности.
– Мамед,– сказал Ибрагим,– влачит жалкое существование. Его постоянно действующая выставка, увешанная картинами в комнате, в которой ночью спят дети, вызывает удручающее впечатление и напоминает предсмертный крик человека, молящего о пощаде. Я доподлинно знаю, что к нему в дом давно никто не заглядывает и ничего не покупает, а он носится по посёлку, ищет какую-то халтуру, типа оформления афиш в кинотеатрах и санаториях. Помереть с голоду ему не даёт огород, на котором трудится семейство, во главе с женой.
– Как бы то ни было, Мамед творит. То, что у великих художников при жизни не раскупаются полотна, не новость. У Ван Гога за жизнь купили одну картину, а в наши дни его творения бесценны. В «Подсолнухах» Ван Гога изображен отблеск солнца, а наш художник взялся за само солнце.
Михаил пообещал появиться в хижине Мамеда и заказать картину «Солнце», дав возможность художнику написать новый шедевр. В пасмурные дни, когда не хватает света и нависшие свинцовые тучи сдавливают голову, приятно, сидя у камина, любоваться лучами, исходящими от светила. У него появилось желание попросить написать и картину о чудесном уголке, в котором Чулинка ключом высвобождается на поверхность земли. Главное заключалось в том, чтобы художник творил и продолжал, не важно, что, о чем и как, писать.
БАЙКА И ЯВЬ
После отъезда автомашины «Волга», Михаил решил искупаться и прыгнул в речку, которая понесла его по руслу, освежая тело. Доплыв до склоненного над водой дерева, означавшего рубеж, он ухватился за ствол и, бултыхаясь на одном месте, испытал восторг от мощи движущегося потока воды. Возвращаясь к биваку, увидел в тени чинара трех мужчин, увеченных разговором. Замыкая круг, четвертым сидел на свободном месте Фреди, выбросив в бок одну из задних лап. Хотя поза не соответствовала породистости пса, так было удобнее сидеть. Во внимательном взгляде умной собаки беседующие нашли равноправного слушателя. Искандер, подложив под локоть подушку, прилег, продолжая живо жестикулировать. Бяшим и Владимир, поджав под себя ноги, с интересом внимали, стараясь не пропустить ни слова. Их вытянутые шеи напоминали тушканчиков, следящих из безопасного места за сражением вечных врагов: змеи и варана. В преддверии готовящегося плова, перед Искандером, чтобы он не умер с голоду, поставили блюдо с чуреком и гроздью винограда. Все, кроме Фреди, могли присоединиться и полакомиться. Взгляд собаки следил за опустившейся рукой к тарелке, за отломленным куском белой тандырной лепешки и заворожённо останавливался на губах у рта. Нехотя проглотив съестное, рассказчик продолжал вещать. С точки зрения собаки, было бы не плохо, если бы что-нибудь перепало и ей, хотя пища была не ее. Фреди мог бы, выказав уважение присутствующим, проглотить печёную сдобу или съесть виноградинку, не более. Михаил превратился в третьего суслика, спешившего услышать интересную историю. Он сел на свободное место за спиной Фреди, который незаметно попятился задом и прислонился к человеческой ноге. Михаил давно подружился с псом и безбоязненно положил руку на его спину, за что доброжелательная собака еще сильнее прижалась к телу человека. Искандер переключился на подошедшего Михаила.
