– А вы?
– Дома помянем, когда вернемся…
Мне тоже не хотелось лезть в битком набитый автобус. Помянуть покойного можно было и в Моряковке.
– Сегодня многие так поступят, потому что в ресторан не вместятся. Да и не рассчитывали там на весь гарнизон…
К вечеру все мы, включая дежурного сержанта, собрались в кабинете оперуполномоченного. На двери с обратной стороны значилось: «Оперативный уполномоченный Иванов». Он резал колбасу. А сержант Гуща разливал в стаканы водку, купленную в складчину.
Взяли, конечно, не одну бутылку. Меня называли «товарищ полковник», по-прежнему обещали помочь в сборе материалов. Знали бы, сукины дети, кого приютили! Широкая фуражка и «большие» погоны окончательно стерли давний образ. Тем более что сбежавший тип тот был с бородкой и шевелюрой, а полковник лыс, как младенец.
Мы подняли стаканы и выпили. А потом закусили. Пусть земля будет пухом генерал-майору. Он честно отслужил свой срок…
Разуметься, половинкой стакана не обошлось, мы повторили, поэтому вскоре, почти сразу же, мы перешли на ты. Меня называли Толик, и я чувствовал себя как рыба в воде.
– Хороший мужик был, Сухов, – повторяли ребята, закуривая.
Хозяин кабинета распахнул настежь оба окна. Гроздья бурой черемухи тянулись к подоконнику – кабинет располагался на втором этаже. «В случае чего, отсюда можно выпрыгнуть», – мелькала привычная мысль.
Еще через полчаса «эскадрон гусар летучих» находился в состоянии, когда каждому на голове хоть кол теши. Никто им сегодня не указ. У них поминки.
В этот момент дверь тихо скрипнула и в помещении, как чертик из табакерки, образовался мужичок лет сорока – черные волосы, зачесанные назад, аккуратные усы.
– Грузин! – обрадовался опер Иванов. – Где тебя носит?!
Мужик расплылся в широкой улыбке и принялся поочередно здороваться за руку с каждым. Подойдя ко мне, он в нерешительности остановился.
– Это Анатолий Михайлович, – представил меня Иванов. – Можешь любить и жаловать, – произнес он.
Я протянул руку и сразу узнал его. Мы ехали с ним вместе в машине, когда меня задержали по подозрению в утоплении физика. Тогда он казался мне тоже задержанным.
– Николай, – ответил мужик и добавил: – Павлов.
– А полностью? – спросил я.
– Полностью будет Павлов Николай Алексеевич.
– Из грузин! – засмеялись вокруг.
– На самом деле он русский, – объяснял Гуща. – Его Иванов прозвал Грузином из-за сходства со Сталиным. Посмотреть на портрет – копия Джугашвили! Настоящий Иосиф Виссарионович! И усы те самые. Только взгляд у того сквозь, а у нашего – добрый. Да, Грузин?!
– Не знаю. Вам виднее, – ответил он коротко.
– Служил? – спросил я гостя.
– Так точно, – ответил Грузин. – В Социалистической Венгрии. Пять лет. Мог бы еще, но не судьба. Комиссовали. Паленки обпился…
– Расскажи еще раз, – попросил Гуща.
Грузин заупрямился: сколько можно об одном и том же. Но ему не дали много рассуждать: сколько нужно, столько и можно.
– Получил я денежное довольствие, форинты, – и в карман. Жил в офицерском общежитии. Жена в Союзе находилась. Мы до армии поженились. В общем, три года отслужил и на сверхсрочную остался. Меня дома ждут, а я в Венгрии – по второму кругу пошел. Короче, форинты в карман – и в корчму. Стоим с ребятами у стойки, одну за другой дергаем, а старый корчмарь на меня глаза пялит. Выкатил шарики цыганские и смотрит, будто я ему должен. «Чо, говорю, смотришь?» – «А ничо», – отвечает. – «Угостить, – говорит, – желаю советского товарища…» И ведь предупреждали, чтобы не связывались с местными жителями. Короче, наливает он мне стакан…
– Помяни, Грузин, нашего шефа. Схоронили сегодня. Потом продолжишь. – Иванов поставил перед гостем стакан водки.
Грузин поднял граненую посудину, оттопырил мизинец и, жмурясь от напряжения, отпил половину.
– Слышал, – повторил он, закусывая колбасой. – За что они его?
– Разве же у нас спрашивают… Рассказывай, как тебя комиссовали…
– Не могу с тех пор смотреть на мир трезвыми глазами, потому и пью, – вздохнул Грузин. Помолчав секунду, он продолжил: – Короче, наливает он мне стакан. «Хочу, говорит, видеть, как это можно выпить. Слышал, что русские пьют как лошади, но сильно в этом сомневаюсь…» Я пропустил мимо ушей эти колкости, словно не мне он говорил. Все-таки со мной ребята были. В случае чего, думаю, помогут. Тяп стакан! Оглядываюсь, а ребят след простыл! Ну нет никого, и всё! Даже помещение будто не то – без окон и дверей. Не могло же такое получиться, чтобы я мгновенно перенесся. Это я уже потом понял. До меня дошло, что произошла путаница в мозгах…
Грузин допил остатки водки в стакане, ущипнул копченого окуня и продолжил рассказ:
– Короче, развел я глазами, а рядом стоит со мной особа, глазки строит – и никого кругом. Один лишь цыган из-за ширмы выглядывает и подмигивает, подлец. А особа эта крутится, как муха над хвостом у жеребца. Молодая, как ранний укроп, и простая, как совковая лопата. Короче, вся твоя. Я и сграбастал, поволок к цыгану за ширму. Куда еще-то! Больше некуда было… Тем более, он оттуда мне мигал. Только задрал подол, как поднялся вопль. Неимоверный крик прямо. Оккупанты насилуют честных венгерских девушек! Малолетних! Как будто на ней написано, что восемнадцати нету. Фотоаппараты откуда ни возьмись, вспышки. Ад кромешный. Я ни черта понять не могу – голова, как котел, гудит. Скрутили и доставили в полицию. Наши в розыск, а я в камере. С горем пополам выдрали у венгров и сразу в госпиталь. В палату для душевнобольных. У тебя, говорят, сдвиг по фазе: перепутал время и место. Позже до меня потихоньку дошло, что все не так просто. Опоили, насыпали в стакан какой-то дури.
Грузин вновь ущипнул окуня.
– Короче, когда мне рассказали о возможных последствиях, что могут посадить за покушение на изнасилование, я даже обрадовался, что попал в психушку. Меня быстро возвратили в Союз и сразу же в психбольницу. Через три месяца выпустили под метелку и уволили в запас по болезни. Кому я нужен со своей шизофренией. Пытался поступить в милицию, но отказали…
Народ начинал шуметь. Наступало время, когда говорят все враз и никто никого не желает слушать. Надо было успеть закинуть удочки.
– А что, ребята, служить здесь можно, – сказал я. – Лес, река, грибочки, рыба…
– И еще болото с комарами, товарищ полковник, – язвительно заметил участковый Молебнов.
– Жить можно, – подтвердил другой участковый, Богомолов. – Производство бы только не развалилось и зарплату вовремя платили.
– Можно, – передразнил его Молебнов, ухмыляясь. – ОМОН пригнали, всех на уши поставили. Кого ищут – сами не знают…
– Как не знают! Он же меня было удавил, собака! – воскликнул Гуща и проникновенно уставился мне в лицо. От смущения я опустил глаза. Гуща продолжал: – Как даст костяшками по ребрам – у меня и поплы-ы-ло. Потерял сознание. Очнулся: кругом никого. Один суп кипит на плитке.
