Все бы ничего, да грянула перестройка, и о желторотом, но перспективном сразу забыли: некому помнить стало. Обком накрылся вместе со своей партией. Вначале Безгодов расстроился, пытаясь, как многие, ругать перестройку и ее «архитектора». Перестройка, она как богатый урожай для бедного крестьянина. Половину богатства пропили, другую сгноили. Вскоре директор вдруг понял, что лично для него не так уж все плохо. Перестройка здесь ни при чем – надо ушами шевелить активнее. Это ничего, что ликвидировали Госплан и при этом рухнули экономические связи. Это ничего, что метрополия установила новый праздник – День независимости самой себя от бывших территорий. Вопросы эти несущественные. Главное, у директорского корпуса развязались руки. Каждый руководитель – сам себе теперь хозяин. Плыви, если не утонешь. Вот он и плывет с тех пор. Неплохо, между прочим, получается, если на последних выборах победил бывшего обкомовца. Того на следующий день, не дожидаясь торжественной инаугурации, чуть не руками вытащили из кабинета, усадив в еще не остывшее кресло Безгодова. Правь, новый губернатор! Куда-нибудь да выведешь. На заводе у тебя вон как круто получается…
Знали бы они, усадившие в кресло губернатора бывшего фармацевта, каким трудом ему достался успех! От бывшей команды единомышленников на заводе остался лишь он один. Скупив акции приватизированного предприятия – где угрозой и силой, где за бутылку водки, – теперь он один правит на предприятии, и одиночество ему не скучно. Он вышел на новый уровень. Тосковать не приходится.
– И все-таки, ребята, кто-то стучит из обкома, – принялся он вновь за позабытую тему. – Откуда знать Сереброву и этой «Плесени», что ко мне в огород залез леший? Мало ли шутников на белом свете. Налил глаза и пошел бродить по тайге. Я никому не говорил об этом случае. Лазит там хрен какой-то – ну и ладно.
– Теща ведь там у тебя, Васильич, – услужливо напомнил Мальковский. – А известно женщине – известно всему свету. Ничего страшного не случилось. Подметут в тайге – может, перестанет писать. О другом думать надо. Если, как ты говоришь, что у нас в Москве свой человек, то почему тот агент не лежит где-нибудь в яме или на дне реки? Почему до сих пор ему не свернули шею? Для чего нам этот человек рядом с ним?
– Чтобы пасти, нетерпеливая ты душа, – округлил глаза Безгодов. – Живой он теперь нам больше пользы принесет. Ведь мы же, как слепые: видим только себя. И то изнутри. А надо видеть больше. Надо нам знать о нем все, но больше всего то, о чем он успел вынюхать и, возможно, передать.
В углу кабинета ерзал в кресле Рапп, он же Сухофрукт. Разговор словно не касался его.
– А ты что сидишь, как свидетель? – спросил вдруг Безгодов. – Кстати, как здоровье сына? Хорошо? Скоро выпишут? Уже выписали? Вон как… Он уже в Швейцарии… А я и не знал…
Сухофрукт не хотел разговаривать. Случай с сыном выбил его из наезженной колеи. Стоило лишь слегка отойти от дел, как вместо Сухофрукта уже иные появились в области «командиры». Безгодов, тот же. Рассуждает, словно бы он Наполеон, а банкир Рапп – никто! Пустое место! Ноль без палочки! А ведь начинали вместе и даже клялись, что будут на равных. Прошло совсем мало времени, и Политик начинает подминать его под себя. Одному банкиру удавалось еще сохранять статус неприкасаемого. Ну, ничего. Он возьмет вожжи в руки. У него тоже есть своя структура. Ей только мигни и покажи, в какую сторону лететь, – полетит исполнять желания.
– Ну а так-то он ничего? – назойливо спрашивал Безгодов. – Я имею ввиду нижнюю часть. Поправился? Пришили?… Или сшили… Значит, просто зашили, и всё? Ну, пусть поправляется.
Глава 15
Двое противоположного пола спали в машине после бурной и насыщенной ночи. Мимо ходили две старухи, косясь и качая головами: с ними, то есть со старухами, подобного никогда не случалось. Чтобы в машине и спать с мужиком?! Они это видят впервые – мужика с бабой, а самим им не случалось ночевать ни на телегах со свежескошенной травой, ни тем более под телегами. Всё прошло и напрочь забыто!
Ночью, как только мы улеглись, с неба обрушился поток. Вода лилась вперемешку с электричеством. Молнии, одна за другой, беззвучно драли пространство на части.
– Кто ты? – спросил я напарницу. – Кем ты была раньше?
Она ответила, что была гимнасткой и что окончила цирковое училище по отделению клоунады…
Её путь в Учреждение отличался от моего. Вначале она разочаровалась в профессии и нашла себе другую. Как видно, у нее были на то причины. Возможно, кого-то из близких крепко обидели или приучили к наркотикам, после чего гимнастка вдруг решила, что ее место в МВД. Я не расспрашивал о мотивах поступления на службу. Мы просто лежали, пока вдруг не коснулись во тьме ладонями. Затем она провела ладонью по моей стриженой голове.
– Давно ты один?
– Да, – ответил я.
– Можно, я тебя поцелую?
Она еще спрашивает. Конечно, меня можно целовать…
Мы обнялись.
– Жарко, – сказала она. – Разденусь, – и тут же освободилась от брюк. Через секунду она оседлала меня сверху. Темнота не давала возможности разглядеть ее. Приходилось доверяться рукам. На ощупь она выглядела стройной и молодой. Гимнастка! Спортсменка! Еще через секунду я вошел в нее без каких-либо прелюдий. Она кокетливо всхлипнула и принялась работать наверху, временами упираясь головой в обшивку салона.
– Какой ты большой, – восторгалась она. – Ты достаешь меня всю изнутри. Я счастлива, что обрела тебя…
Я молчал. Как-то не выработал привычки во время секса болтать языком.
– Не молчи… Говори… Тебе хорошо?
Мне было хорошо с гимнасткой. Тело у нее извивалось, словно пружина.
– Мне тоже хорошо. Еще немного, и я признаюсь тебе в любви, Толя… Между прочим, пока не забыла, тебе известны каналы поступления наркотиков?
Вопрос был неожиданным. Странная привычка у некоторых особ – задавать вопросы во время такой вот близости.
– Куда? – прикинулся я дурачком. – И каких наркотиков? Я ими никогда не занимался…
– Говорят, здесь собираются наладить сбыт этой «дури»… И губернатор к этому причастен… Вместе с окружением… Мальковский, Смаковский, Рапп и Рябоконь… Ты ничего не слышал о них?
– Да нет пока. Мне было не до них. Я же в отпуске.
– Ну и хорошо… Отдыхай, любимый…
Голос у нее едва не сорвался на крик. Этими воплями, несмотря на раскаты грома, она могла разбудить старух.
– Да! Да! Да! – неистово повторяла гимнастка.
Мы сменили позу.
– Ой! Не могу! Сейчас я скончаюсь! – вновь воскликнула она…
Все завершилось, однако по-прежнему не отпускало странное чувство. Казалось, мной пытались воспользоваться. Она вела разговоры на запрещенные темы, хотя и не получила при этом желаемой информации. Трахаться еще раз ей не захочется, если, конечно, она не сексуально озабоченная. Она поняла, что я или ничего не знаю или просто держу язык за зубами.
