– Какой человек?
– Все-таки политик – лицо государственное…
– Кто сопровождает груз? – спросил я. – Все те же ребята-акробаты?
– Об этом мы не говорили. Он не любит лишних вопросов.
– Что ж. И на том спасибо. Но мы не уточнили время прибытия. Во сколько часов «Коршун» будет в протоке?
Вопрос застал его врасплох. Он не знал на него ответа.
– Весь вечер у нас распределен – работа с экологами, – говорил он. – Освободимся лишь к ночи. Затем идем к заправщику. Потом у нас полагается отдых – в каютах до шести утра. А в девятом часу дня – очередная смена. Получается, что целая ночь.
Я вышел из рубки на палубу, перешел на дебаркадер и остановился, оглянувшись. Капитан стоял в любимой позе – подняв ногу на стальной кнехт и облокотившись на фальшборт.
– Запомни свой новый позывной, – произнес я. – В Иштанской протоке ты будешь для меня «Шлюзовой». Я для тебя – «Балтийск». Обыкновенные суда. Возможно, такие названия где-нибудь существуют. Будь на дежурном приеме, но не отвечай, иначе выдашь себя. Связь будет односторонней, этого достаточно.
– Какое у вас звание? – неожиданно спросил он.
– Полковник…
Я развернулся и пошел прочь, не останавливаясь. Навстречу спешили два мужика с сумками через плечо – члены команды. Будь я без грима, они узнали бы меня. Пусть себе идут, труженики тыла. Они успели попариться в бане и, возможно, справить еще какую нужду, в то время как их капитан занимался ремонтом…
Машина стояла на прежнем месте. Слесарь сидел в котельной, косясь в мою сторону через распахнутую дверь. Я махнул ему издали: «Все нормально, внучек, дедушка поехал». Подошел к машине, запустил двигатель и вскачь устремился к участковому пункту милиции – совершенно не по-стариковски, по кочкам, только щебень из-под колес.
В милиции, кроме дежурного сержанта, никого не оказалось. С сержантом мы не были знакомы, и я двинулся к выходу. Мимо, косясь, как Ленин на буржуазию, прошел Фролыч. Он в упор не желал узнавать во мне полковника Толика. Чтобы снять грим, нужна была вода и кусок мыла. Ехать домой? Но мне не хотелось пугать старух и без того насмерть перепуганных. Возвратившись в машину, я принялся смывать грим дезодорантом.
Время поджимало: шел десятый час вечера. Мне был нужен Иванов и вся его цветомузыка. Территория отнесена к его юрисдикции. Совсем не обязательно спрашивать разрешения у начальства на задержание наркобарона. На это нет времени, как не бывает времени на необходимую оборону. От начальства бывает один вред. Все равно самим придется «веники вязать». За нас никто это делать не станет.
Солнце, прыгая между сосен, быстро пряталось за парком. Я упрямо сидел в машине, поочередно набирая телефонные номера Иванова и Павлова. Сегодня я отправил почтой отчет с их данными. Они причислены чуть не к лику святых. Неужели меня накололи, как последнего лоха, и все это время я был под контролем? У меня был друг детства, и того в последний момент я лишился. Чачин, за что ты меня предал, Алешенька ты Попович? За что? Почему ты не сказал мне об этом прямо? Я перебежал тебе дорогу, но где и когда? Ты упрям как осел. Ты всегда был им – тупым и упрямым, даже тогда, когда проигрывал со всей очевидностью.
Я продолжал сидеть. На звонки никто не отвечал. Пора принимать решение, потому что потом станет поздно. Если я не успею, он будет здесь вечно, пришелец.
«Мы решим все ваши проблемы. Обращайтесь к нашим дилерам… или килерам…»
Надо же так случиться, что под рукой нет ни Иванова, ни Павлова. Виноват в этом я сам: плохо договорился и не поддерживал связь в последние сутки. Наступала пора выезжать, чтобы засветло подготовить место для наблюдения. Иванов не обязан передо мной отчитываться. Его могли неожиданно вызвать в город с отчетом – вот он и задержался.
В наступающих сумерках у забора за перекрестком мелькнула в зарослях полыни чья-то фигура. Человек будто прилег к забору. Время выходить, но тот не торопится. Живот, может быть, закрутило у человека. Я направил в его сторону прибор видеонаблюдения: из кустов в мою сторону торчали чьи-то подошвы. Возможно, я ошибся, и виновато не расстройство пищеварительного тракта. Просто человек решил отдохнуть – вот и прилег в траве… на вольном воздухе… среди козьих следов, полыни и лопухов. Воздух там действительно чудный.
С «горбатым» под курткой (приклад убран, поэтому автомат хорошо прятать) я двинулся в обход. Вошел во двор администрации, обошел пустынным двором, затем прошел мимо почты, пересек другую улицу и вышел к кустам со стороны школьного стадиона. В кустах за решетчатой изгородью лежал мужчина лицом вниз. Затылок у человека был в крови или жидкости, похожей на кровь.
Я перелез через изгородь и вновь нагнулся над человеком. Казалось, он не дышал. На затылке виднелась продолговатая широкая рана, будто от стального прутка. Он словно сунул свой затылок под наждачный круг – часть кажи снята вместе с волосяным покровом. Такое возможно при касательном ранении головы из огнестрельного оружия. Пуля прошла, сняв часть человеческой мякоти и не задев мозг. Ему повезло, если не разбита черепная коробка.
Под лицом у раненого большой лист лопуха размером с подушку. Я где-то уже видел этот затылок и эти густые, с кучерявинкой, серые волосы. Уши мне тоже знакомы. Надо было рассмотреть субъекта. Оглянувшись по сторонам и никого не заметив, я вновь нагнулся над ним. Конечно, человеку не повезло, он балансировал между жизнью и смертью.
Ухватив пальцами за височные кости, я слегка приподнял голову над травой и повернул в бок. Человек застонал и открыл глаза. Это был Чачин. Ошибиться было невозможно. Я сразу узнал знакомую физиономию с характерным заостренным подбородком и выбитыми зубами. Он намеревался сделать на мне деньги, но сам при этом сел на знаменатель. Кто-то провел под ним черту. Быстро, однако, списали товарища в тираж.
Чачин шмыгал носом и пытался подняться, но у него не получалось.
– Что, Чачин, – приехал? – спросил я. Заработал денег, но распорядиться не смог?
– Каких еще денег? – Он смотрел мне в ботинки.
– Я это, Алешенька. Толя Кожемякин.
Чачин напрягся телом, глядя снизу вверх, и вновь простонал:
– Вижу… Значит, судьба нам встретиться. Здесь и сейчас… Я ведь шел к тетке Матрене, чтобы застать тебя.
– Чтоб подороже продать?
Он молчал, не оправдывался. Затем продолжил:
– На этот раз ты опять выиграл… нашу войну.
– Какую?
– Сам знаешь… Я шел, хотел предупредить… В таком деле нельзя обманывать…
Он замолчал, теряя силы, однако вскоре опять продолжил:
– Они решили купить меня за пачку махорки… И я, дурак, согласился.
– Знаю.
– Но я просчитался… Не на тех поставил. Не в той команде сыграл. Слушай… – Он оживился. – У них сгорела машина, и там два трупа. С дырками в головах. Они подумали, что я обманул их, что предупредил тебя о налете. Меня опять посадили в джип и привезли в парк – туда, где раньше было стрельбище. Они пытали… Я ничего не сказал, потому что не знал. Они думали, я больше не жилец, и говорили с кем-то по телефону: – «Он, говорят, поедет туда, тот самый полковник-москвич. И это будет его последняя поездка, потому что капитан обвел его вокруг пальца. Капитан по-прежнему за них. Не надейся на него, Никита… Кожемяка. Они тебя возьмут… не ходи один… вообще никуда не ходи. Уезжай…
