По коридору двигался Прахов. На груди у него висела загипсованная рука.
Степаныч в полупоклоне остановился. Глаза сами собой выразили удивление.
– Николай Николаевич, рука…
– Да! – с готовностью ответил начальник управления. – Запнулся вчера на площадке, упал, потерял сознание…
– А когда очнулся, – гипс?
– Если бы так. Сначала «скорую» вызвали. Наши ребята, Пахомов с Бантовым. Ты их знаешь…
Еще бы не знать! Но он тоже мент, а потому обиды не держит. Все пройдет… как с белых яблонь дым.
– Боялся, открытый перелом. Но оказалось, что закрытый… – хвалился своей травмой Прахов. Одна рука вставлена в рукав кителя. Другая часть кителя приколота булавкой к черной поддерживающей материи.
– Что вы не отдыхаете, Николай Николаевич? У вас же бюллетень…
– Какой отдых! Какой бюллетень! На минуту нельзя управление оставить! В отпуске не был пять лет!
Произнес, вытаращил от усердия глаза и поспешил дальше по коридору, не простившись. Ни словом не обмолвился о действительной причине перелома. А ведь лапу ему свои же сотрудники едва не открутили прошлым вечером. Не может он своих «гасить» раньше времени. Они ему еще пригодятся.
Ефремов проводил его долгим взглядом и подошел к кабинету Бнатова. Вместо замка по-прежнему зияло отверстие. Тишина стояла за дверью. Степаныч тронул ее рукой, и та отворилась. Вторая была тоже приоткрыта. В кабинете сидел помощник следователя в погонах старшего прапорщика.
– Что нужно?
– Я насчет Ефремова Олега. Сидит с лета. До сих пор дело не рассмотрели. Обжаловали два раза и все безрезультатно.
– А вы кто такой?
Вот те раз! О нем уже забыли…
– Ах да. Вы проходили у нас по другому делу… Нету следователя. На больничном он. -
Проговорил и уткнулся носом в ворох бумаг.
– Я именно с вами хотел… – Степаныч загадочно улыбнулся.
– Чего это? Я взяток не беру!
Во как! Не в бровь, а в глаз! Но Ефремов и не думал ему предлагать. Он лишь собирался выяснить некоторые вопросы, пока главный отсутствует. Например, как можно сделать так, чтобы дело прекратили или оно, например, просто потерялось.
– К следователю со всеми вопросами. И вообще вашего дела нету сейчас…
– Где же оно?
– Утеряно…
Глаза у посетителя полезли из орбит.
– Не мешайте работать. Так бывает. Иногда…
– Понятно… Но тогда почему сына держат так долго?
Ему не ответили.
Степаныч опустился на первый этаж и вышел на улицу. На морозном воздухе дышалось легко. Пешком дошел до остановки, сел в троллейбус и поехал в свои хрущебы. Дела уголовные требовали участия.
Семеновна отрапортовала: звонил какой-то мужик. Возможно, Карманов. Не доложился. Просил быть дома и ждать звонка.
– Об Олеге спрашивал? – спросила она, заглядывая в глаза.
Муж кивнул, отворачиваясь.
– И что? Когда у них конец-то – будет или нет?!
– Будет, когда-нибудь…
– Ты, папка, после тюрьмы совершенно пассивный стал.
– Пассивными педерасты бывают, – пробормотал Степаныч, садясь на маленький стульчик и собираясь снимать «бродни».
– Чо ты там ворчишь?…
Но муж не ответил. Показалось Серафиме. Ей вообще в последнее время стало многое казаться. Вчера, например, ей показалось, что Степаныч вернулся во втором часу ночи. Хотя бы и так! Не должна она во всеуслышание кричать, что он изменщик коварный и заслуживает абсолютного презрения. У народа кругом уши. Слышат то, чего им никак не надо слышать.
– Куда тебя ночью носило? – вспомнила тут же Семеновна, махая утюгом по столу.
– По делам…
Утюг остановился. Еще немного, и ткань под ним задымится.
– Какие такие могут быть дела? Ты же не работаешь. Тебя же по причине судимости давно уволили.
– Боюсь я тебе сказать…
– Говори!..
– Пыток в последствии можешь не выдержать. От одного вида помрешь…
– Какого еще вида?…
– Лучше тебе не знать.
Семеновна поставила утюг на подставку. Должна она знать в конце-то концов или нет?!
– Лучше тебе быть в неведении. Олегу нашему полезнее будет… – Ефремов лег на диван и вытянул ноги.
– Все равно ты должен держать меня в курсе!
– А вдруг ты расколешься раньше времени. Все ведь насмарку пойдет. И получу я лет десять или, того хуже, пулю в лоб. И тебя та же участь ждет. Думаешь, нет?
Серафима Семеновна задумалась. Выходит, Саня Царев не зря появлялся в их доме. Решили они и постановили. И теперь ночами где-то пропадают. Один раз уже было у них одно мероприятие. Теперь вот второй разу уже.
– По-твоему, я должна молчать?
– Плохого не будет. Понятые, которые по делу Олега проходят, – те еще штучки!
– Кто такие?
– Шалашовки с улицы Жуковского.
Жена не понимала.
Муж объяснил: «Проститутки, которых доят менты, Бнатов использует в качестве понятых, а также использует по прямому назначению…»
– Что значит по прямому?
– Они же проститутки…
Семеновна сморщила лицо. Ну и времечко.
– Сестренки родные. Одна Воронина, другая Сорокина. Близняшки…
Степаныча понесло. Он не мог остановится.
– Но не однояйцовые, так что совершенно не похожи. И фамилии у них разные. Сорокина замуж на два месяца выходила. И прописана она по другому адресу. Ни один суд не подкопается, что профессионалки живут под одной крышей, что они сестры друг дружке приходятся и что, мало того, на связи у оперативного уполномоченного Пахомова находятся. Как доверенные лица, что ли. А может быть, как агенты.
Степаныч перевел дух.
– Теперь ты поняла?
– Не совсем. Какое это имеет значение?
– А такое, что факт изъятия вещественных доказательств необходимо закреплять законными средствами – понятые должны присутствовать. Но где их взять по нынешним временам? Особенно в неурочное время. Среди ночи… Энтузиазма теперь у народа – на один выхлоп автомобильный. И тот холодный получится. Вот там и приспособились. Это особенно удобно в том случае, если дело фальшивое…
Семеновна кивала головой, прикусив верхнюю губу. До нее доходило.
– По нескольким делам одни и те же понятые, – втолковывал Степаныч, почесывая ногу об ногу.
– Но это же бросится в глаза. Любой судья поймет…
– В том случае, если придут несколько дел от одного и того же следователя, скажем от Бнатова. Но судей у нас в районе не один десяток теперь. Фальсификация поставлена на поток.
