— Вначале нужно получить наслаждение от созерцания, а затем приступать к еде, — сказала я. — Приятного аппетита!
Я взяла хаси и подцепила листик салата.
В этот момент на подиум вышли три девушки в ярких кимоно, и я невольно замерла с поднятыми палочками. Сбоку подиума заняли место музыканты. Их было трое. Я увидела цитру кото, флейту хаяси и барабан цудзуми. Девушки поклонились, музыканты заиграли, и начался какой-то неизвестный мне танец с веерами. В руках каждой исполнительницы их было по два. Весь номер был построен на синхронных движениях рук, быстром верчении вееров на пальцах, одновременных взмахах и поворотах. Девушки мало передвигались по подиуму, в основном, оставаясь на местах. Эффектной концовкой этого стилизованного танца был переброс вееров по кругу. Казалось, что шесть больших разноцветных бабочек вспорхнули над головами девушек. Посетители ресторана дружно ахнули, когда они взлетели вверх, потом начали бурно выражать восхищение и даже хлопать в ладони, когда девушки ловко поймали веера.
«Оригинальный номер, — подумала я. — Нужно запомнить и использовать в моих постановках».
— Но ведь это не гейши, — заметила Лиза. — У них лица нормального цвета.
— Конечно, не гейши, — улыбнулась я, глядя на нее. — Это даже не японки, а просто танцовщицы с восточной внешностью. Но номер очень красив.
— Да, — согласилась она, беря шпажку с шашлычком. — А как красив вон тот парень! Он просто не спускает с тебя глаз! — добавила она.
Я повернула голову вправо и тут только заметила, что недалеко от подиума сидит художник и быстро зарисовывает танцовщиц, поставив на колени небольшой мольберт.
— Надо же, — заметила я, — и не увидела сразу. Но с чего ты взяла, что он на меня смотрел? Он, по-моему, весь поглощен своим делом.
Но в этот момент художник действительно оторвался от мольберта и повернул голову. Наши глаза встретились, и странный холодок побежал по моей спине. Я даже невольно вздрогнула от этого непонятного ощущения.
«Забыть не могу,
Как любили мы в Эдо,
И первый твой поцелуй.
Но чем упоительней страсть,
Тем острее печаль».
Рубоко Шо
Его звали Кристиан. Он оказался моим ровесником. Ему было, как и мне, 21 год. Как позже выяснилось, Крис даже родился со мной в один месяц, только я пятого сентября, а он десятого.
Когда он подошел к нашему столику и вежливо поздоровался на французском, я все еще была под странным впечатлением от его взгляда и не сразу ответила. Лиза толкнула меня под столом коленом, и я пришла в себя.
— Простите, вы что-то сказали? — спросила я почему-то на русском.
— Товарищ не понимает, — прошептала Лиза и улыбнулась немного беспомощно.
— Не беспокойтесь, понимаю, — ответил он на отличном русском, словно был нашим соотечественником.
— О! — воскликнули мы одновременно с Лизой и рассмеялись.
— Присаживайтесь, — предложила я.
Крис неторопливо прислонил мольберт к стене, потом взял свободный стул и перенес его к нашему столику. Я украдкой наблюдала за ним. Его невысокая гибкая фигура, изящные движения оставляли впечатление некоторой изнеженности и утонченности. К тому же странное сочетание больших черных глаз, четко очерченных черных бровей с необычайно белой кожей лица, нос с горбинкой и бледно-розовые губы выглядели аристократично. Густые короткие волосы были почему-то при таких черных бровях и глазах очень светлыми, почти белыми. Его одежда казалась нарочито небрежной — синие вытертые джинсы, мешковатый свитер, шарф с помпонами, переброшенный через плечо, белый мягкий берет, надетый чуть набок. Хотя все это ему необычайно шло. Я обратила внимание, что короткая челка по цвету почти сливалась с белым беретом.
Когда Крис уселся, то зачем-то вновь поставил мольберт на колени и взял толстый черный карандаш. Мы представились друг другу.
— Извините за назойливость, — сказал он и обворожительно улыбнулся, — но я восхищен необычной красотой Тани. И не мог не подойти к вам. Я тут типа постоянного мазилы при этом заведении, выполняю заказы желающих. Сейчас это очень модно, по крайней мере, в Париже, делать не фотографии, а вот такие моментальные зарисовки с натуры. Но для вас могу бесплатно, так как действительно очарован. Просто я помешан на всем японском. Поэтому и устроился сюда. Раньше я вообще на бульварах рисовал. Таня на вид настоящая японка, к тому же необычайно красивая. Что-то в глазах… И я удивлен, что она русская.
— Понятно, — оборвала его излияния Лиза. — А я, значит, вам не особо понравилась? — лукаво добавила она.
— Нет, что вы! — заулыбался Крис. — Вы тоже замечательная красавица, но совсем другого плана. Так что, я могу начинать?
— Да вы, вроде, и так уже начали, — наконец, обрела я дар речи. — И в какой манере пишете?
— В разной, — ответил он после паузы, во время которой быстро двигал карандашом по желтоватому листу плотной бумаги. — Но ваш портрет я вижу в простом, но изысканном стиле великого японского художника Утамаро. Кстати, француз Тулуз-Лотрек, не менее знаменитый, чем Утамаро, просто обожал его картины. И, я думаю, его «бордельный» цикл был навеян идеями японского мастера.
Я заметила, как Лиза вздохнула украдкой и глянула на меня умоляюще.
— Все это очень интересно, — мягко проговорила я, — но дело в том, Кристиан, что мы сегодня еще идем в театр, так что сами понимаете.
— О! Как жаль! — искренне огорчился он.
Карандаш замер в его пальцах, глаза повлажнели и стали походить на огромные черные агаты. Я внимательно посмотрела на него и вновь почувствовала странное волнение. После небольшого колебания записала номер гостиничного телефона в углу листа бумаги. На желтоватом фоне уже проступали очертания девушки с опущенными глазами и грустной улыбкой.
Из тетради лекций Ёсико:
«В древней Японии, эта мода пришла из Китая, женщин нередко изображали крепкими, с пухлыми лицами и большой грудью, с тонкими талиями, но тяжелыми бедрами. Такой тип давал представление о материнстве. Мужчины, соответственно, изображались мужественными или воинственными, с густыми бородами и сильными телами. Но к XVII веку китайские идеалы кардинально изменились. Японские художники в поздних картинах укиё-э стали изображать женщин хрупкими, даже эфемерными, с нежными овальными лицами, которые теперь считались эталоном красоты.
В то время эротическое искусство достигло масштабов и высот, неизвестных любому другому обществу. Самыми массовыми и востребованными стали «укиё-э» («картины быстротечной жизни») — серийные цветные оттиски с резных досок. «Э» — значит «картина», а сложный буддийский термин «укиё» понимался как «жизнь сейчас». Это явление прекрасно охарактеризовал в 1661 году новеллист Асаи Реи: «Жить всегда единым мигом, тратить все время на удовольствие от созерцания луны, снега, вишневых цветов и кленовых листьев; петь песни, пить саке, ласкать друг друга, плыть, плыть… Никогда не расстраиваться, если нет денег, никогда не быть грустным в глубине сердца; всегда походить на растение, движимое речным потоком, — вот что зовется укиё, свободно плывущим миром».
