– Недаром Леша Волкофф сокрушается, как его подруга Алла живет до сих пор с таким мудаком, – сказала я с чувством исполненного перед смертью долга.
Щупальца остановились, не достигнув моей шеи. Шариков сдулся, видимо, испугавшись гнева упомянутой супруги. Рядом с Зиркоровым неподвижно сидел друг семьи Пугалкин и в ситуацию не вмешивался. В нее вообще никто не вмешивался. Во всем зале не нашлось ни одного мужика, который бы врезал этому изрыгателю мата по наглой трусливой морде. В общем, не рассчитывая на поддержку действием, я вскочила и мило обратилась к охраннику:
– Если ты сию секунду не вернешь мне аккредитацию, я здесь такое устрою, что ты забудешь, на кого работаешь.
Охранник молча отдал бейдж, и я покинула оскверненный зал с прощальным словом:
– Вы все, конечно, можете тут оставаться. Но я не желаю дышать одним воздухом с этим дерьмом!
В общем, прощай, немытая Россия. Ария киевской гостьи завершилась партией хлопающей двери. Народ, разумеется, безмолвствовал.
Так я общнулась с совершенно не интересующим меня Зиркоровым, все пресс-конференции и концерты которого я в гробу видала. Но от судьбы, что называется, не уйдешь. А случилось это незадолго до всем известного происшествия с «розовой кофточкой»…
Товарищ Хэм – Эрнест Хемингуэй —
Взведя курок, на всем поставил точку.
Ищу ружье я в хижине моей,
Давно пора бы в путь, да жалко дочку.
Кто ставит на карьеру: чет – нечет,
А мне казалось, что любовь наполнит
Жизнь до краев, и как сказал бы черт:
«Нам нэ страшны ея балшие волны».
Да что мне черт? Всегда взаимность чтя,
Я по волнам бежала вместе с Грином,
Под алым парусом плыла шутя
И баловала кровь адреналином!
И к сумрачному лесу прошла,
Желанья утоляя пародийно,
А жаждой изможденная душа
Жила своею жизнью самостийной.
Как он сказал? Пора, мой друг, пора.
На свете счастья нет. Да много ль надо?
Вновь мир завис на кончике пера —
И бог войны открыл ворота ада.
Эпизод 10
Меняется время, меняются вкусы, а у меня одним из самых любимых романов по-прежнему остается «Путешествие дилетантов» Окуджавы. Я и сейчас, разговаривая с тобой, пытаюсь путешествовать по своей жизни и невольно вспоминаю героев романа. Всадникам нашего мутного времени не понять, как из-за любви можно пожертвовать любыми благами. А мне это более чем понятно, хотя сама-то я ничем не жертвовала, по большому счету. Просто никому не были нужны мои жертвоприношения. Это я так сама себе отвечаю на вопрос, почему не переехала в Питер, не изменила радикально свою жизнь. Почему, почему… В Питере меня, между прочим, никто не собирался встречать хлебом-солью. А я не до такой степени мазохистка, чтобы выбирать себе ПМЖ по соседству хоть и с близким, но не мне принадлежащим мужчиной. Кроме того, одной внебиблейской заповеди я следовала всегда: мальчики женятся на девочках и никогда девочки не должны женить на себе мальчиков. Кстати, с законным мужем, чтоб тебе было понятно, мы давно уже заключили негласный уговор, не унижающий ни одну из сторон: коль мы не можем помочь друг другу стать счастливее, то хотя бы стараемся не мешать забираться в свои личные дебри и не лезем в душу, если о том не просят. Мы несколько раз пытались разводиться, и из-за Леши в том числе. Но есть какие-то вещи, которые решаются не нами. Еще много лет назад я заметила на обеих своих руках по две линии жизни. Вот так я и живу в двух непересекающихся пространствах, разрубив душу пополам. И пусть кто-то бросит в меня камень, если осмелится.
Когда рванул Чернобыль, началось страшное время в моей жизни. Сначала умерла бабушка, а я в это время находилась в Москве и даже не смогла приехать на похороны. Отец кричал по телефону:
– Не вздумай приезжать! Ты себе не представляешь, что сейчас творится в Киеве. Ты отсюда просто не выберешься!
И я послушалась. Конечно, зря. Если бы я завалила сессию в Литинституте, мир бы не перевернулся. Что такое сессия по сравнению с жизнью и смертью? Я выехала в Москву, когда еще не было паники. И как и большинство, думала, что ничего страшного не произошло. Ну че-то там в каком-то Чернобыле рвануло – подумаешь! И тут началось… Стасю сначала отправили в Крым, потом привезли ко мне в Москву. Все лето мы слонялись по каким-то квартирам, подмосковным пансионатам. Потом у мужа кончился отпуск, и он уехал в Киев. Мы со Стасей жили в коммуналке у случайного знакомого на улице Горького. И в одно ужасное августовское утро раздался звонок:
– Саша, приезжай, с папой очень плохо.
– Что случилось?!
– Папа умер.
Еще в мае отец выступил на партсобрании в своем институте. Он был страшно возмущен тем, что трусливое руководство не сообщило гражданам о высоких дозах радиации в Киеве, и на первомайскую демонстрацию киевляне пошли с детьми. После этого выступления отца стали травить. Известного ученого, лауреата Государственных премий оскорбляли и унижали партийные и гэбэшные шавки. А время, напоминаю, было еще доперестроечное (фильм «Покаяние» вышел на экраны через год после описываемых событий). Горбачев только в середине мая, после всех праздников с детьми на руках, выступил с официальным сообщением о случившейся катастрофе. После этого его, во всяком случае, в Украине, просто возненавидели. Я вообще убеждена, что перестройка случилась только благодаря Чернобылю. Стремительно теряющий уважение масс Горбачев должен был сделать что-то такое, что переплюнуло бы его чернобыльский позор. И он стал срочно откручивать идеологические гайки. Дальше ты знаещь сама, куда повлек нас рок событий. Снежная лавина накрыла всех, в том числе и Горбачева. А не будь лавины, жили бы мы сейчас, может, и в отреформированном очеловеченном государстве…
Тогда, в мае, отцу инкриминировали еще и то, что его дочь и зять – диссиденты. И добавляли: «Вашу дочь исключали из комсомола по политической статье, а теперь она и ее муж ездят в Дубну на встречи с друзьями Сахарова». Мы действительно выступали в Дубне с концертами и, наверное, в зале были какие-то знакомые Сахарова. Но нам они, к сожалению, не представились. А отец не смог выдержать унижений, которым его подвергали несколько месяцев, и в конце августа ушел из жизни. В ту квартиру на Никольско-Ботанической, где это случилось, мы переехали, когда мне было 13 лет. Дом Академии наук – сталинка с пышным фасадом – внушал почтение своей внешней помпезностью. Раньше мы 10 лет обитали в хрущевке на Чоколовском (там действительно можно было чокнуться) массиве. Но молодому доктору наук полагалась уже другая жилплощадь.
И ему вручили ордер на четырехкомнатную квартиру, где до этого жил известный академик. Незадолго до нашего поселения в той же квартире застрелился 28-летний сын академика. Не нужно было нам туда переезжать…
Вылететь из Москвы в Киев 28 августа чернобыльского года оказалось совершенно невозможно. Я завезла Стасю в детский сад, где у меня была знакомая медсестра, и упросила почти чужого человека взять к себе моего ребенка на несколько дней. И помчалась в аэропорт. Конечно, никакая сила не могла меня тогда остановить, и я первым же самолетом вылетела в Киев. Стасю мы забрали из Москвы через неделю. Отец очень не хотел, чтобы мы возвращались в нашу чернобыльскую зону. Его последние слова накануне смерти были: «Я нашел Саше квартиру в Москве». Я так никогда и не увидела этой квартиры.
